Странный маршрут выбрал таксист, чтобы доехать от Глиб-плейс до Барнса. Но я промолчала. Хорошо еще она не собирается обедать у нас.

— Я знала, что застану тебя, потому что в этот час ты работаешь. — В ее голосе проступало простодушное восхищение самодисциплиной писателя.

— Но ты ошиблась, правда? — впервые подала голос Белл, звучавший холодно и презрительно. — В смысле работы.

Я объяснила насчет отца. Надо же было что-то сказать. Я не знала, о чем говорить в их присутствии: Белл, похоже, уже махнула на себя рукой и не следила за своими словами, безразличная к последствиям, а Фелисити жаждала мщения, и ее приводило в ярость само существование Белл. Я боялась, что Фелисити заговорит о Козетте — совершенно очевидно, она должна была это сделать, — но сомневалась, что она зайдет слишком далеко и упомянет Марка. И тут я впервые заметила, что вместе с черной лакированной сумочкой и парой нелепых белых перчаток Фелисити держит в руках утренний выпуск ежедневной газеты «Стандард», появившийся на улицах пару часов назад. Я уже видела газету на вокзале — передовая статья в ней была посвящена убийству ребенка, совершенному ребенком. С замиранием сердца я смотрела, как она кладет сумочку на стол, рядом с ней перчатки, и газета, по-прежнему сложенная, остается одна на некрасивых толстых коленях; видны только два слова жирного шрифта заголовка, но два самых важных слова: «ребенок» и «убит».

Наверное, Белл тоже их видела. Не знаю.

— А нельзя ли выключить телевизор? — попросила Фелисити.

Захватив маленького кота, висевшего у нее на сгибе локтя, словно меховая муфта, Белл встала и отреагировала на просьбу самым оскорбительным образом, оскорбительнее отказа. Приглушила звук до едва слышного бормотания. Фелисити разворачивала газету — я не знала, зачем, не могла представить, что она собирается сказать или сделать. Прочесть статью? Своим, не терпящим возражений тоном (она всегда поучала, словно вспоминая о профессии, от которой отказалась) спросить, что об этом думает Белл? Привести список — я уверена, что Фелисити по-прежнему живет в мире викторин — маленьких монстров, убийц из числа детей и подростков?

Но Белл ее опередила. Она по-прежнему стояла, и кот свисал у нее с руки, словно был без костей, эластичная резиновая петля, обтянутая собольим мехом.

— Сдается мне, ты проделала длинный путь после того, как паразитировала на Козетте, а тот бородатый альфонс пудрил тебе мозги.

Я была потрясена — не самими словами, а скорее тем, что Белл произнесла имя Козетты. Белл вступила на опасную территорию, отчаянно прыгнула в бурную реку. Это было видно по ее лицу, по широко раскрытым глазам и по тому, как она в страхе отпрянула, словно эти слова произнес кто-то другой, а не она сама. Естественно, Фелисити жутко обиделась. Но не встала и не ушла, кипя от возмущения. Думаю, люди редко ведут себя подобным образом. Предпочитают, чтобы последнее слово оставалось за ними. Фелисити даже сумела выдавить из себя придушенный, протестующий смех.

— Паразитировала! — воскликнула она. — Боже, что за выражение! Как будто некоторые, не будем указывать пальцем, не паразитировали на мне столько лет. Ничего не поделаешь, это удел всех, кто возвышается над толпой.

Потом Фелисити встала, стараясь продемонстрировать нам первую страницу газеты с заголовком: «Жертва из Тинсайда убита 10-летним ребенком».

— Нет, нет, оставьте себе, — любезно ответила она, когда я напомнила о газете.

Вообще-то мне нравилась Фелисити, ее энтузиазм, бунтарство, эффектность, страсть. Но теперь, похоже, от всего этого не осталось и следа. Вне всякого сомнения, если она собиралась оставаться в Торнхеме с Эсмондом и получать хоть какое-то удовлетворение от жизни, обо всем следовало забыть. Возможно, выбор у нее был невелик: забыть или свихнуться. Кто знает? Я проводила ее, и она сдержанно и старательно попрощалась, естественно, не выразив надежды на дальнейшие встречи.

Я боялась возвращаться — на самом деле боялась. Но нельзя же всю оставшуюся жизнь не входить в собственную гостиную. Собравшись с духом, я открыла дверь. Газета лежала на полу рядом с креслом Белл. Маленький кот сидел на ее краю и мыл мордочку. Белл уронила голову на руки, запустив пальцы в серые, жесткие, похожие на проволоку волосы. Я не знала, что делать. Поэтому просто села и молча ждала, вспоминая тихую, мирную, размеренную жизнь, которую вела до того, как Белл вышла из тюрьмы и я ее разыскала. Наконец, она опустила руки, посмотрела на меня и вполне обычным голосом произнесла:

— Думаешь, я психопатка? Наверное. Все так говорили. Но я этого не замечаю, просто как будто становлюсь кем-то другим. — Вероятно, собственные слова показались ей нелепыми или пустыми, и она поправила себя: — Во всяком случае, мне так кажется.

С тех пор как Белл живет в моем доме, у меня появилась привычка смотреть на людей и гадать, есть ли среди них такие же, как она. Я имею в виду, что они тоже кого-то убили, попали в тюрьму, отсидели срок и вышли на волю. Это новое явление, раньше убийц вешали.

Теперь их освобождают, и они снова живут среди нас. Или существуют. Я смотрю на людей и задаю себе этот вопрос. Через десять лет — Белл получила гораздо больший срок, и на то имелась особая причина — преступников (так утверждает полиция) выпускают, и они становятся обычными людьми, похожими на всех остальных, работают и, возможно, даже живут по соседству. Женщина, сидящая напротив меня в вагоне метро, могла застрелить любовника. А тот мужчина с мрачным лицом и скрещенными на мускулистой груди руками, прислонившийся к стене дома на углу, мог кого-то зарезать в уличной драке. Сколько людей задушили младенца в колыбельке или помогли находившемуся на их попечении старику отправиться в мир иной? Такие, как я, Фелисити или Эльза, знакомы с ними, нам приходится жить рядом и как-то приспосабливаться. Тем не менее убийство — это такой поступок, к которому невозможно привыкнуть, который невозможно оправдать.

Белл спросила меня, считаю ли я ее психопаткой? Она задала этот вопрос, наверное, даже сама того не ожидая. В ответ я лишь покачала головой и сказала, что не знаю. Мне всегда казалось, что психопаты любят мучить животных. Белл отвернулась и позвала кота. Тот прыгнул ей на колени, и Белл принялась гладить его так, как он любит, длинными, сильными движениями ладоней, заставляя его приседать. Затем, когда животное свернулось клубком в черных складках юбки у нее на коленях, она стала гладить его нежнее, слегка касаясь лоснящейся кошачьей спины. Я никогда не ассоциировала Белл с нежностью. Чувственность, страсть, некое трагическое благородство — что угодно, но только не нежность. Однако Белл была нежна с моими котами, как некоторые женщины с детьми, и как будто понимала их.

— У меня никогда не было животных, — сказала она, словно читая мои мысли. — Я даже не знала, что люблю их.

— У Адмета жил кот, — возразила я. — Блохастый. — Мне вспомнилась язвительная шутка Марка и Козетты насчет «антраша». — А в Торнхеме — собаки.

— Большие, громкие и назойливые, как их сука-хозяйка. Не будь меня тут, она пригласила бы тебя в гости.