“Что тебе здесь нужно от нас?”

“Чтобы подобраться как можно ближе к ключевым фигурам в Оссевабрандваге, и мне нужно получить вещественные доказательства этого, что-то такое, что третья сторона может держать в руках, посмотреть и увидеть своими глазами, что эта молодая женщина действительно убежденная фашистка.”

“Хм . . . Блейн немного подумал и снова посмотрел на Шафран, но уже не как на преданного друга семьи, а как на человека, занятого серьезным делом. - Послушай, я понимаю необходимость обеспечения безопасности. Я тоже уважаю его, и если бы я был этим парнем Габбинсом, который утверждает, что он ваш босс...”

“Это правда, - заверила его Шафран.

“Тогда я уверен, что он был бы рад узнать, что ты придерживаешься буквы правил. Но нет никакого смысла иметь правила, если они затрудняют проведение эффективной операции. Мы поможем тебе в меру наших возможностей. Но мы не можем этого сделать, если у нас нет больше, чем нужно.”

Шафран кивнула. “Я это вижу. И я знаю, что могу рассчитывать на то, что вы оба поступите правильно. Но я должна решить, где провести черту . . .”

“Я понимаю.”

“Ну, тогда я скажу вот что . . . По причинам, которые я не могу раскрыть, я планирую проникнуть в пронацистские политические партии во Фландрии, а затем через них в Нидерланды. Но сначала я представлюсь немцам в Лиссабоне в образе Марлиз Марэ и скажу им, что я приехала из Южной Африки и хочу побывать в Нидерландах.”

- Боже мой, это дерзко, даже по твоим меркам!- сказал Шаса.

“Возможно, но я думаю, что будет легче убедить немцев, что я Марлиз, если я появлюсь в их консульстве в Лиссабоне как человек, который хочет присоединиться к их делу.”

“Если у немцев появится кто-то, кто захочет отправиться в их сторону, это изменит ситуацию, - сказал Блейн. - Лиссабон забит до самых бортов людьми, пытающимися убежать от них. Не так уж много людей идут в другую сторону. Никогда не знаешь, может быть, они будут рады тебя видеть.”

“Именно на это я и надеюсь. Но ключ к этому в том, что они должны верить в реальность Марлиз Марэ, молодой женщины, которая родилась и выросла в Южной Африке, но имела фламандскую мать, ныне покойную. Марлиз потеряла обоих родителей. По разным причинам она обвиняет англичан и евреев в том, что они причинили боль ее родителям и стали причиной их смерти. Это привело ее к фашистской политике в Южной Африке. Теперь она хочет внести свой вклад в дело нацистов и в дело великих Нидерландов, приехав на родину своей матери и работая в женском крыле фашистских партий.

“Чтобы подтвердить ее полномочия, я хочу, чтобы она носила с собой письма, фотографии и так далее, ясно связывающие ее с людьми, о которых нацисты знают. В идеале я должна был бы сфотографироваться в обнимку с известной фашистской шишкой и прийти, сжимая в руке письмо от него, на титульном листе, говоря, какая я хорошая нацистская mädchen.”

“Есть небольшая проблема в том, что значительная часть этих шишек сейчас находится под стражей, - сказал Блейн. - Я так понимаю, Макгилврей рассказал тебе о Коффифонтейне?”

“Да.”

“Есть еще кое-что, сэр, - вмешался Шаса. - Саффи могла бы убедить немца или бельгийца, что она африканская девушка, но я не уверен, что она смогла бы обмануть африканца.”

“Я работаю над этим, - заверила его Шафран. “Я хотела сказать, что было бы очень полезно, если бы мы говорили на африкаанс, когда говорим об этом.”

“Справедливо, - сказал Шаса и перешел на другой язык, потому что, как и большинство белых южноафриканцев, он свободно владел обоими языками. - “Дело не в том, что ты говоришь, а в том, как ты действуешь. Твое отношение не совсем правильно. Ты слишком независима, слишком утонченна.”

“И слишком одинока, - добавил Блейн. - Те девушки, которые верят в идеи, распространяемые этими людьми, также верят, что ее первейший долг - выйти замуж и произвести на свет как можно больше белых детей. Она сидит дома и присматривает за ними, пока ее муж ходит на собрания.”

“Хм . . . А что, если я хотела бы рожать детей, но моего мужа заперли в Коффифонтейне? Это заставило бы меня ненавидеть англичан еще больше. Я могла бы сказать, что борюсь на своем пути, потому что он не мог бороться на своем.”

“Это может сработать, - согласился Блейн.

“Но опять же, сэр, только с немцами, - заметил Шаса. “Мы держим под замком около восьмисот членов различных диверсионных групп. Это не так уж много. Конечно, кому-то здесь будет нетрудно проверить, существует ли твой человек. Мы сделали все возможное, чтобы убедиться, что никто из охранников в Коффифонтейне не находится на той же стороне, что и интернированные, но я был бы удивлен, если бы один или двое не проскользнули через нашу сеть.”

- Но ведь немцам будет трудно это проверить, не так ли?" - Сказал Блейн. - Вернее, они могли бы, но это означало бы много хлопот, чтобы проверить женщину, которая не представляет никакой видимой угрозы.”

“Нет никаких причин, почему бы мне не иметь две разные версии этой истории: одну - здесь, а другую - когда я доберусь до Европы, - заметила Саффи.

“Почему Шафран не может написать кому-нибудь из лучших людей ОБ в Коффифонтейне. Ну, знаешь, таким парням, как Форстер, Эразмус и ван ден Берг?" - спросил Шаса. “Она посылает им письмо, в котором говорит, как сильно ими восхищается, может быть, даже рисует картину, чтобы они думали о ней, когда ночью остаются одни в своих постелях. Если бы у нее были письма от них, все подписанные и все такое, это было бы началом.”

“Если бы у меня были образцы почерка и правильная бумага - чистые листы, я имею в виду, - это было бы большим подспорьем. Я могла бы многое сделать с этим. И у меня сложилось впечатление от Макгилврея, что есть еще некоторые люди, которых вы не посадили в тюрьму.”

“Их много. Мы брали только тех, кто принимал участие или активно поддерживал акты преступности и подрывной деятельности. Мы не арестовывали людей только потому, что они