Он скучал по ее голосу и смеху, по их разговорам, по ее летучим рукам, взгляду ее невероятных глаз, по непокорной буйной шевелюре, по ее шепоту и крику, по ее иронии и острому юмору.

А еще он ужасно скучал по Матвею.

Думал несколько раз, может, заехать к ним, узнать, как там малыш, пообщаться, но удерживал себя, напоминая, что не стоит обнадеживать ребенка, ведь вполне может статься, что Арина так и не примет его предложения и не согласится с его аргументами.

Красногорский не терял надежды все же поговорить с ней, разрабатывал и обдумывал в деталях этот разговор, но жизнь катилась своим чередом, безжалостно ломая все его так замечательно выстроенные планы.

Зазвонил смартфон на тумбочке у кровати, разбивая тишину и прерывая течение его нерадостных мыслей. Артем прошел в комнату из кухни, где стоял в глубокой задумчивости у окна, поднял телефон и удивился двум обстоятельствам одновременно – оказалось, что уже начало седьмого утра – ни фига себе он задумался! И звонила Викуля, жена Ильи.

Странно, что может такого срочного понадобиться Вике в такую рань и почему не сам Илья позвонил?

Все эти мысли стремительно промчались в голове за те пару секунд, в которые он, посмотрев на экран, провел по нему пальцем, отвечая на вызов.

Аркадий Викторович Ахтырский, закончив все свои мирские дела должным образом, умирал в клинике в отдельной палате, практически до последних минут находясь в полном рассудке.

Приняв неизбежность и неотвратимость своей скорой смерти, он позаботился обо всех, о ком хотел и мог позаботиться: продал свой бизнес, все свои активы, машины и дом со всей обстановкой в нем, но с условием, что новые хозяева вступят во владение только после его смерти, похорон и отъезда Арины с Симой.

Он оставил квартиру во Владивостоке младшей дочери Алисе, положив на счет, открытый на ее имя, приличную сумму. Открыл также счет на имя своего сына Федора и его мамы, перевел значительные суммы денег нескольким женщинам из своей прошлой жизни, никому не говоря, почему он это сделал. Аркадий Викторович выплатил солидное выходное пособие всем, кто работал на него: шоферу Константину Андреевичу, Марине Максимовне и приходящей помощнице по хозяйству, няне Ольге Ивановне и своему медику Алле Романовне.

Он также открыл отдельные счета на имена Серафимы, Матвея и Арины. И написал письма – настоящие бумажные письма тем, кому хотел что-то сказать перед своей смертью, в том числе и дочери Алисе.

Он подписал все необходимые документы, оформил все бумаги, отдал все распоряжения, уладил все свои земные дела и примирился окончательно со своим уходом, даже просветлел лицом и выглядеть стал лучше настолько, что казалось, будто он пошел на поправку.

Но уходил он тяжело. С болями, с кровотечениями, с частой кратковременной потерей сознания.

Арина старалась постоянно находиться рядом, и когда Аркадий Викторович был в силах, они подолгу разговаривали, словно наверстывали потерянные годы.

Она рассказала ему все о своей жизни и о своей судьбе – о том, как ужасно обижалась на них с мамой, как считала себя виноватой и плохой, раз они ее бросили и она им не нужна оказалась. И как бабуля смогла примирить ее с родителями и с самой собой, о первой сумасшедшей школьной любви, о Викторе и их безумной страсти, о том, как вынашивала и родила Матвея и как занялась бизнесом, и об Артеме…

Она говорила и говорила, словно очищаясь душой, порой поражаясь сама возникающим откуда-то из глубины подсознания пронзительным словам и образам.

А он слушал, улыбаясь ей совсем уже потусторонней, просветленной улыбкой, принимая эту ее исповедь, словно был наделен чем-то высшим, помогавшим освобождаться от гнета пустой, житейской глупости, накапливавшейся в душе и жизни каждого человека, как шлаки в организме.

– Мы настолько озабочены и заняты своими персонами, – говорил он ей, улыбаясь, – своими переживаниями, претензиями миру и жизни, своими ожиданиями и иллюзиями, что крайне редко, почти никогда, не даем себе труда встать на место другого человека и попробовать посмотреть на жизнь и обстоятельства его глазами, через призму его правды и жизни. Попробуй понять Артема. Может, он просто не признает своих чувств или боится признаваться себе в них и принимать. Поговори с ним, но не с упреком и обидой в душе, а по-человечески. Доверительно. Всегда старайся встать на место другого человека и посмотреть на обстоятельства его взглядом. Это сильно упрощает жизнь и помогает понять мотивы другого, пусть даже совсем неприглядные.

Арина собрала волю в кулак, чтобы держаться и не рыдать. И от сознания собственного бессилия все ходила по коридору, когда отцу проводили гигиенические процедуры и делали обезболивание, мало уже чем ему помогавшее.

Часто она видела в коридоре женщину средних лет, в отличие от Арины, не вышагивавшую нервно туда-сюда, а сидевшую в одном из нескольких больничных кресел. Скорее всего, такую же, как Арина, родственницу лежавшего в этом отделении человека.

Один раз, когда Арина присела в одно из кресел, эта женщина заняла соседнее кресло и, помолчав немного, вдруг заговорила, обращаясь к девушке:

– Знаете, мы с мамой всю жизнь ругались. По всякому поводу, по какой-то ерунде, пустой бытовой шелухе: то суп я не так сварила, то убрала не так, как ей надо, то продукты не те купила, и так бесконечно. И по более важным вопросам ругались: то ухажер у меня не тот, то муж никудышный. А потом она заболела этой страшной болезнью. И в какой-то момент я вдруг осознала, что мама единственный, самый родной и самый близкий мне человек. И от этого осознания как-то все сразу перевернулось в моей жизни, и стали ясными и понятными многие вещи, которые я не замечала и не понимала раньше. И я изменилась. У одного святого старца в «Житиях» прочитала поразившую меня фразу: «Любовь – это деятельное милосердие». Тогда получается, что нелюбовь – это деятельная жестокость. Стоит только поменять знак с плюса на минус, а получается другая жизнь. Вот и поменяла. А теперь мама уходит, и я пытаюсь отдать ей любовь, которую недодавала в жизни.

– А что за песню вы поете? – спросила Арина, поразившись до глубины души словам женщины, произнесенным спокойным, умиротворенно-смиренным голосом. – Вы часто оставляете дверь в палату открытой, и я слышала несколько раз, как вы пели.

– Это древнерусский эпос, – пояснила женщина, – я историк, изучаю фольклор. Старинная древнерусская песня, что исполнялась женщинами по безвременно погибшему. Плакательная.

И она запела.

Странная это была песня, пропеваемая почти равномерным речитативом на одной ноте – «на-на-на-на-на…», словно отбивается ритм, лишь в конце строки идет небольшая голосовая модуляция вниз и меняется тональность.

При всей простоте мотива и слов песня завораживала, будучи как нельзя более актуальна именно в этих стенах.

– Научите меня, – попросила Арина, поражаясь собственному порыву.

Жизнь из Аркадия Викторовича уходила стремительно, он все реже приходил в себя, чему немало способствовали сильнодействующие обезболивающие препараты, которые вводились уже постоянно, через капельницу, а дозировка все увеличивалась.