– За неделю до вечеринки мы встретились в ресторане, и я рассказал Бервин о грядущих переменах. Она восприняла новость спокойно: решила, что я веду себя глупо. Настолько глупо, что предстоящий брак нисколько ее не встревожил. Бервин не находила в Мэй ничего интересного и привлекательного. Полагаю, как и все вы. – Макс грустно улыбнулся. – Бедняжка Мэй.

Берди заметила, что Уэнди и Дуглас тайком переглянулись.

– Поэтому я повел себя самоуверенно и нахально, – вздохнул Макс. – Наверное, снова захотел получить все и сразу. Позвал Бервин сюда под предлогом работы над портретом, чтобы держать при себе обеих. Так все оказались рядом, под присмотром: Бервин, Мэй, Иза.

Иза. Всегда и везде Иза. Берди улыбнулась.

– Вскоре я понял, что совершил ошибку, уже через несколько дней. Бервин все видит, все замечает. Она сразу осознала, что Мэй совсем другая, особенная. Бесконечные наброски не прошли даром. Когда она писала мой портрет, тоже сделала их немало. Ясно помню, как это было. Она что-то говорит. Ты что-то говоришь, о чем-то расспрашиваешь. Она впитывает твои слова, а потом они ложатся на бумагу и превращаются в… – Лицо Макса исказилось болью. – Господи! Если ее посадят в тюрьму… Надеюсь, ей разрешат рисовать и писать, правда?

В комнате повисло долгое тяжкое молчание. Наконец Ангус Бердвуд произнес:

– Бервин знала о твоем отце. – Это было утверждение, а не вопрос.

Уэнди, Дуглас и Иза посмотрели на него с удивлением. Закрыв лицо руками, Макс кивнул:

– Я рассказал ей в тот день, когда мы… когда увидел свой портрет законченным.

Бервин утверждала, будто во время сеансов они с Мэй не разговаривали, подумала Берди, но на самом деле, конечно, общались, Мэй сама призналась. После появления Уоррена Дейли Мэй написала Бервин записку: попросила прощения и сообщила, что уходит, однако уже на следующий день с облегчением поведала, что Макс вмешался и спас ее. И даже рассказала художнице, к которой прониклась доверием, о своем печальном браке. Так же как и Максу. Бервин узнала о мучительных годах побоев и унижения, услышала о побеге и поняла печальную правду: теперь Макс никогда не оставит Мэй Тран. В ней он нашел существо, нуждающееся в любви и защите. Благодаря Уоррену Дейли Макс получил способ удовлетворить свою первичную, иррациональную потребность, осуществить то, что не удалось осуществить ради матери. Мэй зависела бы от него всецело, безоговорочно. Позволила бы спасти ее и растворилась бы в спасителе, подарила бы шанс излечить ту боль, что Макс нес в душе всю жизнь.

В предвечерний час Бервин вышла вместе с Мэй в сад. Портрет все еще не имел фона. Могло ли что-нибудь подойти лучше, чем буйные заросли, где девушка любила гулять? Бервин хотела увидеть модель на фоне природы. Да, все могло случиться именно так. Иначе зачем Мэй вышла в сад в той же одежде, в какой позировала? И даже с зачесанными наверх волосами, хотя обычно предпочитала распускать их по плечам?

И вот Бервин и Мэй двинулись по саду. В какой-то момент Бервин остро ощутила жару, духоту, одиночество. Нахлынули отчаяние и гнев. Подступила ревность, которую она больше не могла сдерживать. Мэй умерла и осталась лежать под кустом, среди равнодушно вьющихся хищных лиан, а Бервин вернулась в дом, положила на стол записку, схватила изумруды и постаралась забыть об убийстве. Мэй Тран просто исчезла. Сбежала.

Но Берди обнаружила ее труп. И Мэй вернулась. Настоящая Мэй. Не хитрая, лицемерная, бесчестная, пустая, жадная самозванка, какую Бервин изобразила в оставшихся на стенах набросках, пытаясь запомнить порочной и бесчестной. Вернулась трогательно наивная, невинная, доверчивая, обманутая Мэй – такая, как на тех рисунках, которые художница смяла, разорвала и выбросила в мусорный бак.

– Едва выяснилось, что Дейли не виноват, я сразу подумал о Бервин, – произнес Макс. – Вот только ветка на ступеньке не вписывалась в общую картину… Не верилось, что Бервин способна причинить мне зло. Во всяком случае сознательно, в здравом уме. Да и сейчас не верится. – Он печально вздохнул.

– У меня этот поступок тоже никак не укладывался в голове, – заметила Берди. – Но как только я последовательно представила события того дня, ответ возник сам собой. Бервин устроила ловушку не для вас, Макс. – Она откашлялась, пытаясь прочистить заложенное, саднившее горло. – Ветка предназначалась мне. Не обязательно для того, чтобы убить: в конце концов, пролететь предстояло только половину лестницы, – скорее чтобы я серьезно поранилась и убралась отсюда.

– Зачем ей это понадобилось? – спросил Дуглас.

Он сидел на краешке стула, готовый в любой момент подняться и уйти. Дорожная сумка стояла рядом. Наверное, ждал Триш, которая обещала приехать за ним, догадалась Берди.

– Полагаю, Бервин почувствовала, что я все ближе подбираюсь к реальным событиям. Тогда она не знала, куда исчез Уоррен Дейли. Тот мог появиться с минуты на минуту и доказать, что во время убийства находился далеко от «Третьего желания», что позднее и произошло. Естественно, внимание сразу сосредоточилось бы на семье. В возможности полиции Бервин верила слабо… – Берди поправила очки и твердо встретила недовольный взгляд Тоби. – А вот я успела стать досадной занозой: обнаружила тело Мэй и развеяла миф о побеге. Торчала здесь и уже начинала задавать опасные вопросы: например, почему Мэй вышла в сад в том же костюме, в каком позировала. Да и сам лишенный жизни, пустой портрет совсем не в духе Бервин. Она попыталась оправдаться тем, что плохо знала Мэй, но почувствовала, что я не верю. Ей и прежде доводилось воплощать загадочные образы, причем блестяще. Не следует забывать, что второй приз Арчибальда художница получила за портрет Гарриета Дила.

Бервин не сумела искренне и убедительно нарисовать Мэй, потому что успела проникнуть ей в душу, понять ее характер, но не нашла сил выразить на полотне правду. И в то же время не могла убедительно солгать.

Бервин захотела избавиться от меня. Сегодня утром она услышала, что вы, Макс, разговариваете по частной линии: в студии стоят оба дополнительных аппарата. Решила, что на некоторое время путь свободен, и организовала ложный звонок по городской линии. Когда Уэнди сняла трубку в гостиной, Бервин подняла свою и, изменив голос, попросила о помощи, а затем вызвалась сходить к Изе, хотя знала, что миссию спасения я возьму на себя. Видит Бог, Бервин отлично понимает людей. И от этого становится еще опаснее.

– Ты и сама действовала опасно, – заметил Макс. – Рассказала о возвратных звонках. Заявила, что знаешь, кто убил Мэй. Добавила, что пока не успела поговорить с полицейскими, и сразу после этого из машины Ангуса позвонила детективу Тоби. Одна направилась к бассейну, понимая, что Бервин увидит тебя из окна студии. В общем, сделала все, чтобы она попыталась тебя убить. Устроила самую настоящую провокацию.

– Выбор остается всегда, – пожала плечами Берди и, вспомнив безжалостно толкавшую ее под воду сильную руку, вздрогнула.

– А я-то приняла слова о возвратных звонках на свой счет, – призналась Иза. – Считала, что ты подозреваешь меня. Якобы в пятницу, когда мы с тобой выпивали у меня дома, я организовала этот самый звонок и, пока ты думала, что я разговариваю по телефону, выбежала в сад, встретила там Мэй и убила. К тому же звонившая женщина не оставила своего номера. Я даже не могла вспомнить, как ее зовут! Ужасно испугалась. Решила, что еще немного – и предстану перед судом. Месть за гибель Отелло – чем не мотив? Только представьте после этого рекламу «Спрингдейла»: «“Спрингдейл” – маргарин для убийц! Спросите тетушку Дору!»