В кабине воняло спиртом и бензином. Из иллюминатора открывался неплохой вид для съемки, но еще не рассвело, к тому же облачность над Германией была низкая. «Чекони» быстро набирал высоту, и скоро все потонуло в сплошном тумане.

Глаза слипались. Он провел в Берлине двое суток. Этой ночью почти не спал. Новый посол Италии Дино Альфиери, только что сменивший неугодного Риббентропу старика Аттолико, устроил прием в своей резиденции. Вечеринка закончилась часа в три, Ося не мог уйти раньше, потому что Карл Вайцзеккер появился среди гостей только в начале второго.

Осе удалось разыскать его во фланирующей толпе и довольно лихо разговорить. Он зацепил молодого надменного физика вопросом: «Что такое движение с позиций квантовой механики? Сумма неподвижных положений или сумма исчезновений и появлений?»

В ответ он услышал много интересного:

– Вселенная современной физики больше похожа на систему мыслительных процессов, чем на гигантский часовой механизм. Если я верно понял ваш вопрос, вы имеете в виду третью апорию Зенона?[6]

– Ну да, – Ося кивнул, – стрела летит и одновременно не летит, потому что в любой момент занимает определенное место, равное своей величине, то есть ее движение состоит из суммы состояний покоя, следовательно, движения нет.

Вайцзеккер снисходительно улыбнулся.

– Прошло двадцать пять веков, эту стрелу поймал Гейзенберг и кинул обратно Зенону. Придумал принцип неопределенности. Точно зафиксировать положение стрелы и определить, покоится она или движется, невозможно.

– Зенон, вероятно, имел в виду макромир, – осторожно заметил Ося.

– Да, от квантовой физики он был далек. – Вайцзеккер хмыкнул. – Разница между античной наукой и современной заключается в том, что для древних атом был чем-то сугубо материальным, основой материи, а для современных физиков он только символ.

– Все-таки невозможно представить, что вся материя состоит из символов. – Ося пожал плечами. – Нет, у меня не хватает воображения.

Вайцзеккер остановил официанта с подносом, они взяли по бокалу шампанского.

– Когда мы раскупорили атом, оказалось, что он набит дифференциальными уравнениями, – задумчиво произнес Вайцзеккер, любуясь игрой пузырьков в бокале, – идеализм доказан математически, если, конечно, математика чего-нибудь стоит. Ваше здоровье, Джованни.

К ним подошла Габриэль фон Хорвак, вежливо дождавшись паузы в монологе Вайцзеккера, спросила:

– Скажите, Карл, а женщина может стать гениальным физиком?

– Такая красивая, как вы, никогда. – Вайцзеккер поцеловал ей руку. – Это было бы просто несправедливо.

Оживленная болтовня продолжалась минут сорок, мягко перетекала от космической пыли к футболу, от диалогов Платона к французским сырам, от музыки Бетховена к фантастическим романам. Габи вспомнила «Освобожденный мир» Уэллса и поинтересовалась, насколько реально с точки зрения современной науки описанное там страшное оружие.

– Чуть-чуть реальней, чем нашествие марсиан, – с серьезным видом ответил Вайцзеккер.

– А «лучи смерти»? – спросил Ося.

– Вот как раз марсиане их и запускают. – Вайцзеккер подмигнул.

– Не знал, что наш славный Гуэльмо Маркони был марсианин. – Ося хмыкнул. – Он так увлек дуче этими загадочными лучами, что получил должность президента Итальянской академии наук и неограниченное финансирование своих исследований.

– Маркони? – Тонкие губы Вайцзеккера дрогнули в презрительной улыбке. – Всегда восхищался его предприимчивостью.

– Карл, но ведь и настоящие ученые тоже занимались «лучами смерти», например этот, как его? – Габи щелкнула пальцами. – Вернер… Вернер Брахт, он еще придумал очень элегантную теорию, принцип неопределенности.

Вайцзеккер засмеялся и опять поцеловал ей руку.

– Габриэль, вижу, вы всерьез увлеклись физикой.

– Это сейчас очень модно, – ехидно заметил Ося, – недаром Габриэль когда-то работала в журнале мод.

– Джованни, перестаньте, – фыркнула Габи и растерянно взглянула на Вайцзеккера. – Карл, я что, сморозила страшную глупость?

Он склонился к ее уху и прошептал:

– Принцип неопределенности сформулировал действительно Вернер, но другой. Не Брахт, а Гейзенберг.

– И лучами он тоже занимался? – не унималась Габи.

Вайцзеккер продолжал смеяться и качать головой.

– Нет, ну правда, Карл, я же не сама это выдумала! Ведь есть такой ученый, Вернер Брахт?

– Вернер Брахт, профессор-радиофизик, – тихо, наставительно произнес Вайцзеккер, – он действительно занимался лучами, но совсем другими. На лавры Маркони уж точно не претендовал. Скажите, Габриэль, где вы набрались этой восхитительной чепухи?

Габи виновато потупилась:

– В поезде кто-то забыл книжку «Магические тайны физики», я листала от скуки и увлеклась.

– Любопытно, кто автор?

– Не помню. – Габи сморщила нос. – Ладно, Карл, я поняла, «лучей смерти» нет. Но разве уран не тот самый волшебный металл из романа Уэллса? Вот я недавно читала, будто британцы уже сделали урановое оружие чудовищной силы, только не могут найти место для испытаний.

– Читали в «Магических тайнах»?

– Нет, в «Ивнинг пост».

Вайцзеккер развел руками.

– Ну-у, это уж точно вопрос не ко мне, а скорее к военной разведке, к вашему мужу, милая Габриэль.

Муж Габи, Максимилиан фон Хорвак, стоял в нескольких шагах от них, беседовал с подвыпившим итальянским капитаном. А неподалеку мелькала седая голова Вайцзеккера-старшего.

«Удивительная тут собралась компания, – думал Ося, продолжая болтать и улыбаться, – фон Хорвак, офицер абвера, участвует в заговоре против Гитлера, так же как его шеф Канарис. Вайцзеккер, статс-секретарь МИДа, сочувствует заговорщикам. Один его сын, военный, был тяжело ранен в Польше. Другой, физик, делает урановую бомбу для Гитлера. Среди военных и дипломатов, толпящихся в этом шикарном зале, каждый третий заговорщик, каждый второй – сочувствующий. Генералы вермахта сплошь заговорщики, за редким исключением. Они постоянно строят грандиозные тайные планы: распустить СС, объявить Гитлера недееспособным и взять под стражу, призвать немецкий народ к возрождению христианской морали, осудить зверства, заключить мир с Англией и Францией на разумной основе и спасти фатерлянд. Бедняжки переживают шизофреническую раздвоенность. С одной стороны, всерьез воспринимать этого фигляра неловко, даже унизительно, а с другой – что же делать, если он все время побеждает? Им ничего не стоит прихлопнуть его, но они верят, что без него побед бы не было, хотя должны понимать, что на самом деле это их победы, а вовсе не его. Без них, военных и дипломатов, он ничто. Авторитет фюрера растет, благородные планы рушатся, но зато ордена, чины и деньги сыплются как из рога изобилия. Парадокс почище апорий Зенона».