Алекс понимал каждое слово. Более того, он понимал и то, чтоскрывалось за этими словами, однако показать это мог, только опустив веки. Увы,поднять их он был уже не в силах — провалился в такое глубокое беспамятство,что даже не помнил, как его донесли до дома испанского посла и уложили у ворот,оказавшихся запертыми, так что герцог де Лириа, возвратившись с бала, личнообнаружил своего переводчика, лежащего на земле в луже крови и обмороке.

Вида крови де Лириа не выносил, поэтому Каскосу пришлосьнемало повозиться, чтобы привести сердечного друга в чувство. И только потомнастал черед Алекса.

Из донесений герцога де Лириа архиепископу Амиде.Конфиденциально:

"Вчера была Пасха по русскому старому стилю. По всемулицам происходила страшная толкотня, потому что по здешнему обычаю поздравляютс Пасхой всякого, давая печеное яйцо со словами: «Христос воскрес!» — и хотя быто была императрица, и она должна подставлять губы для поцелуя, отвечаясловами: «Воистину воскрес!»

Страстная неделя в Москве, в католической церкви, в которойслужат два капуцина, здесь не праздновалась никогда, но мой капеллан отец ФрайБернард Рибера, которого я привез с собою из Испании в качестве священника моейдомовой капеллы, вместе с двумя капелланами графа Братислава ныне позаботилисьустроить в этой церкви монумент [26] по испанскому обычаю, и такой, чтозаинтересовал и католиков, и еретиков, которые приходят посмотреть наши службы,чем я был очень доволен: потому что, если не обратятся, пусть по крайней меревидят наше благоговение, с которым мы служим царю царей.

Осталось добавить, что почтенный отец Фрай Бернард Рибера —достойный человек и особенно годный для такого нововведения, как дать здешнимстранам католического епископа для утешения живущих здесь (которых немало икоторые держатся в этой обширной монархии покровительством Польши) и обращениянеофитов. Здешние католики уже имеют утешение свободно отправлять своебогослужение. Я надеюсь и рассчитываю, что мне удается в ближайшее времяустроить так, чтобы его царское величество посетил одну из наших торжественныхслужб и убедился, насколько красиво и величаво, а главное — возвышенно для душитаинство католической веры. Опасаюсь заглядывать вперед и говорить об обращениисего неофита (напоминаю, что покойная сестра его относилась к подобного родаувещеваниям вполне снисходительно), однако выскажу ему пожелание: пустьпокровительству его царского величества и славе его царствования местныекатолики будут обязаны таким драгоценным обстоятельством, как таинство конфирмации,для того чтобы еще больше укрепляться в нашей святой вере. Я льщу себя надеждойпреодолеть все затруднения, которые могут встретиться со стороны русскихминистров и клира. Надеюсь в этом на моего доминиканца отца Риберу, который,безусловно, достоин титула апостольского миссионера. Я прошу этой милостипотому, что она возвышает капелланов испанских в сей стране, и теперь они ужене зависимы ни от кого и могут в своей оратории отправлять все религиозныеслужбы.

Отец Рибера дал мне совет свести его с княжной Долгорукой,которую все чаще называют возможной невестой русского государя. Посколькувоспитывалась она в Варшаве, столице католической Польши, он убежден, что смогбы отыскать постулатам истинной веры путь в ее сердце. Тогда мы не ощущали бытакой безнадежности при мысли о полной подчиненности императора ПетраДолгоруким, какую ощущаем теперь.

Продолжая извещать вас о ходе наших хлопот, чтобы добитьсявозвращения в Петербург, скажу, что я начинаю опасаться за успех; и в нынешнемгоду, кажется, мы не добьемся этого, потому что фаворита я нахожу оченьохладевшим к этому делу, а никто другой не имеет достаточно авторитета у царя,чтобы убедить его воротиться в северную свою столицу".

— Матушка, ну что опять за творог нам подали? —недовольно проныла Елена. — Есть невозможно!

Княгиня Прасковья Юрьевна взяла с тарелки комочек белого,нежного, жирного творога и положила в рот. Прожевала — и испуганное выражениесошло с ее лица, словно муть с оконного стекла, омытого дождиком.

— Господь с тобой, Ленушка, — сказала своиммягким, уютным, будто пуховая подушка, голосом, исполненным вечной заботы освоем привередливом семействе. — Чудесный творожок, и сочный, и на вкус —чистое масло.

— Масло, масло... — плаксиво протянулаЕлена. — А я вот есть его не могу! И Катя не может. Вон, гляньте, всязеленая сидит. Я уж которое утро гляжу: только подадут творог, ее с душиворотит.

Екатерина впилась ногтями в ладонь. Ах, Ленка, что ж ты зазмея такая подколодная! И глазастая, будто ястреб! Отец, братья, даже матьничего не замечали, а она углядела-таки, что уж которое утро, стоит Екатеринесесть за стол — завтракать, как она бледнеет впрозелень.

Но творог тут ни при чем. А вот стоит услышать запахжареного масла, которым обильно политы свежие, еще скворчащие оладьи, кактошнота подкатывает к горлу, и Екатерина сидит, будто аршин проглотив, умоляяГоспода так, как никогда ни о чем не молила, чтобы дал сил продержаться доконца застолья, чтоб не вывернуло нутро на белую скатерть, уставленнуюобильными кушаньями.

После завтрака, увы, легче не становилось: дух жареногомасла, чудилось, пронизывал весь дом, проникал в самые укромные закоулки,спасенья от него нигде не было, разве что на дворе, но, как назло, зарядилидожди; гулянья и поездки стали редки — все сидели дома, играли в карты либо вфанты, пусто, скучно проводили время, а Екатерина изводилась от страха, что еевот-вот начнет рвать.

Интересно знать, проклятущая Ленка только заметила ееотвращение к еде или умудрилась сообразить, откуда оно взялось? Сама-то Екатеринадавно все поняла, только боялась себе признаться в том, что...

Она резко вздрогнула, словно вымолвила ужасную правду вслух.Исподтишка огляделась. Все: отец, мать, братья, вреднющая сестра — так и елиЕкатерину глазами, забыв про завтрак.

Что в их взглядах? Простое беспокойство за нее? Подозрения?Или уже прямые догадки?

Нет, не может быть, им не с чего догадаться, никто не знаето тайных встречах с Миллесимо!

Сделав над собой поистине невообразимое усилие, Екатеринаподцепила ложечкой слоистый, омерзительно-влажный кусочек творога, взяла в рот,помяла онемевшим языком, кое-как пропихнула в горло:

— С чего ты взяла, сестрица, что мне творог не понраву? Ем да нахваливаю!

И даже умудрилась улыбнуться.