— Разве не слыхала? Отдай, говоришь, меня за него, аведь он нынче пятки смазывает, деру дать готовится, не, чает, как голову унестипосле того, как удумал покушение на государеву особу!

Екатерина чуть опять не рухнула навзничь — так задрожалируки, на которые она опиралась.

— Да ладно опять глазки закатывать! —пренебрежительно хмыкнул Алексей Григорьевич. — Жить небось охота, вот иувязывает вещички. Ему сейчас не до тебя, дурехи доверчивой. Сама посуди, какон у государя будет дозволения на ваш брак просить, коли земля у него подногами горит ярым пламенем? Да и самому Братиславу, после того, как он нос дралперед Остерманом и строил из себя невесть что, во дворец с какой бы то ни былопросьбою соваться нет никакого резону. Поэтому про Миллесимо забудь, и чемскорей, тем лучше.

Екатерина присмотрелась к Алексею Григорьевичу. Она ничегоне слышала о случившемся с Миллесимо и мало что поняла в словах отца, однако,хорошо зная его нрав и повадки, не усомнилась: он подстроил какую-тоневероятную пакость ненавистному австрияку. Такую пакость, последствия котороймогут быть воистину необратимы. Пожалуй, теперь и впрямь невозможно устроитьтихий и незаметный брак согрешившей дочери с ее соблазнителем.

Но если так — поспешил папенька со своими придумками. Ведьпозор падет не только на голову Екатерины, но коснется всего семействаДолгоруких!

— Что ж мне, в отхожее место ребеночка рожать? —грубо спросила Екатерина — и злорадно хмыкнула, увидав, как перекосило отца,никак не ожидавшего от своей изнеженной, манерной дочери этакихсловечек. — Или бабку найдешь надежную — такую, чтоб помалкивала о позорекняжеской дочери?

— Балда ты балдовина, — покачал головойотец. — Самое бы лучшее — до тех пор тебя охаживать вожжами по голойзаднице, пока ублюдка не скинешь. Уж и не знаю, почему не кликну Стельку. Тыхоть понимаешь, что сама себе жизнь изломала? Понимаешь или нет? Миллесимо —теперь нуль без палочки. После того, как из-за его дурости дело чуть ли додраки не дошло, на нем крест не только Братислав, но и все австрияки поставили.Вернется в Вену — думаешь, будет там при императорском дворе блистать? Как быне так! Зашлют его в родовое имение, и будет там твой рыжий-пегий винищем отзлости наливаться, горюя о загубленной карьере. Охота с таким человекомвязаться, в глуши богемской себя хоронить, когда у ног твоих весь мир мог былежать-полеживать?

— Ну, батюшка, теперь делать нечего, так илинет? — зло бросила Екатерина, пытаясь подняться, но головокружение тотчасвынудило ее снова сесть. — Либо мне плод вытравливать, либо ублюдкарожать, либо тебе с Братиславой мириться, а мне — замуж за Миллесимо идти. Воти выбирай, что лучше.

Она ожидала новой вспышки отцовского гнева, однако голос егозвучал на удивление спокойно.

— Ты, гляжу, только до трех считать умеешь, —проговорил Алексей Григорьевич. — А жаль. Это ведь только в сказках убогатыря три дороги: направо пойти — убиту быти, налево пойти — коня потеряти,прямо пойти — обратной дороги не обрести. А на самом деле всегда есть четвертыйпуть.

— Это какой же? — подозрительно спросилаЕкатерина.

— Да такой. Прямо с этого места, с росстаней,воротиться назад — туда, откуда пустился в странствие. И сделать вид, чтоникуда не ездил вовсе. Кумекаешь?

Княжна Екатерина долго смотрела в темные, живые глаза отца,размышляя, правильно ли поняла его. Наверное, правильно, однако как же он себеэто мыслит: сделать вид, будто ничего не произошло? Екатерина хмыкнула. Для неедавно были прозрачны отцовские намерения: толкнуть ее в постель кмальчишке-государю, которому после такой оказии ничего не останется, какжениться на соблазненной им девушке. И Екатерина, право слово, порою приходилав такую ярость от его заметной холодности и слишком явной увлеченности этойдеревенщиной, Дашкой Воронихиной, что и впрямь была бы готова его соблазнить.Только вот в чем загвоздка: император нипочем не поверит, что был у нее первым.И правильно сделает. Никто на его месте не поверил бы!

— Ты, батюшка, небось позабыл, что с девкою бывает,когда она в первый раз к мужчине в постель ложится? — спросила она с тойже грубой откровенностью, немыслимой в разговоре с отцом еще в самое недавнеевремя, но вполне естественной теперь.

Да, время недомолвок между ними прошло. Теперь они — как двавоина, которые стоят спина к спине и прикрывают друг друга в битве... Полягутзамертво — так оба. Ну а ежели повезет, то победят — тоже вдвоем.

— Девства потерянного мне ни за какие деньги невернуть. А рисковать, надеясь, что он ничего не заметит, — глупо, глупеенекуда. Чай, он уже стольких девок распочал, что не проведешь на мякине-то.

— На мякине, девонька, только старого воробья непроведешь, — усмехнулся отец. — А такого-то желторотого птенца —очень даже запросто. Напоить покрепче, а потом... сама знаешь, ночью все кошкисеры. И ежели мужик видит поутру в своей постели бабенку, разве может онусомниться, что именно с нею всю-то ноченьку кохался-миловался, а не с какой-тодругой?

— Надо еще, чтобы та, другая, согласилась, —протянула задумчиво Екатерина. — Чтоб согласилась и чтоб целая была, даеще чтоб глянулась ему.

— Чтоб целая и чтоб ему по нраву — такая у нас есть, тыее хорошо знаешь, — деловито молвил князь. — А вот насчет согласия ее— тут дело посложнее будет. Не сомневаюсь, предложишь ей это — потомстонов-воплей не оберешься. Ни за какие коврижки не согласится! Кабы с ней таквышло, как со Стелькою: и отказу ни в чем не дает, и не помнит ничего, чтобыло. Кабы нам такого зелья раздобыть, коим Стельку опаивали!

Екатерина так и вонзила зрачки в глаза отца. Откуда, откудаэто ощущение, что он знает, кто опоил Стельку? Нет, это совесть нечистаябудоражит, а отцу правды нипочем не узнать...

Однако не зря говорят про Алексея Григорьевича: в его-деголове хитрости на десятерых хватит. Если так... если так, надо воспользоватьсяслучаем и прояснить один вопрос, который давно тревожит Екатерину. Вот ужецелый месяц, а то и поболее — с того самого дня, как на лесной дороге на каретуДолгоруких напали грабители, Екатерина облизнула губы, набираясь храбрости.

— Батюшка... — Голос невинный-невинный, что удевицы-белицы [27]. — Батюшка, помнишь ли, мы как-то в деревне были накрестьянской свадьбе? Женихова брата звали, кажется, Ксаверий. Этакий веселый,разбитной мужик, борода будто у старика, даром что молодой еще. Не помнишь ли,где он теперь, что с ним?