— Все, что могла, я уже рассказала, — повторяю в сотый раз. — И никакого смысла в моем тут нахождении не вижу. Я спать хочу!

— Поспишь… — Лиличка чмокает вокруг очередной рюмки, принюхиваясь. — Что-то коньяк какой-то не такой, — хмурится. — Вот сейчас придумаем что-нибудь, и пойдешь спать. О, а я как отдохнуть хочу! Ведь и в душе даже не была после дороги. А этот ублюдок совсем меня не жалеет! Металлической считает, что ли?

— Может, сделаем вид, что я на тебя напала, и убежала? И ты отдохнешь, и я отсюда вырвусь… — предлагаю, не слишком решительно. В исходе просьбы уверена заранее. Лиличка никогда не сделает то, что может втравить ее в неприятности…

— Нет-нет, что за глупости! — поспешно говорит она, а сама давит под столом кнопку вызова официантки, на которую тот час же откликается дежурящий в купе проводников Амбал. Это чтоб не оставаться со мной наедине, и чтоб я и впрямь не попыталась наброситься… — Он сразу поймет, что все подстроено. Он ведь совсем не дурак!

Знаешь, Димка, о чем я сейчас думаю? Все люди — ничтожества. И я среди них. И ты тоже. И Артур. О нем, собственно, и рассуждаю. Ведь знал же, что меня Лиличка с Рыбкой затаскают… Знал, что из-за этого нашего с ним разговора, на меня все подозрения падут. Знал, но сбежал. Уже б сбежал, меня не впутывая — то ладно. Что? Да, помню я. Помню, что он меня с собой собирался забрать. Но, согласись, собирался б — забрал бы… Я его обидела? Ну и что. Одно дело — обиды, другое — подставы. Я его подставила?! Нет, ну ты, Дим, прям как не за меня вовсе… Впрочем, может ты и прав. Ничем Артур передо мной не виноват. Просто каждый действует согласно своим интересам. Грустно это очень. Артур и так сейчас бедненький — все против него, все его растоптать хотят. А тут еще я… Он теперь, небось, последней сволочью меня считает. Неловко вышло, да? Извиниться бы, да не перед кем. Знаешь, что я сказала бы, извиняясь?

— Артур! — начала бы торжественно. — Мне очень жаль, что между нами все так сложилось. Ты не серчай. Знаешь, если бы ситуация повторилась, я бы опять поступила так же. С одной лишь разницей — вцепилась бы тебе в рукав, и, когда ты стал бы вырываться и уходить, напомнила б, что обещал меня с собой взять. Я хотела с тобой поехать, Артур. Правда! Жаль только, что понимаю это только сейчас…

А ты, Дим, часом, не ревнуешь? Нет? Даже обидно как-то. А почему? Хорошо меня понимаешь? Это ты молодец. Это — правильно…

— Не спится? — надменно бросает Лиличка по направлению к выходу. Рыбка уже вернулся. Стоит в дверях, изучающе сверлит меня взглядом. — А мы уже соскучились! — в тоне Лилички слышен нескрываемый упрек.

— Ну, Лилек, ну не надо, — Рыбка примиряюще выставляет руки ладонями вперед. Кажется, настроение его существенно улучшилось.

— Тебе что, все долги простили? Что сияешь, как мои серьги? — Лиличка вскидывает брови вверх.

— Простят мне, как же… Стребуют все до копеечки… И отдам. И ну их всех! Марин, а ты чего коньяк не пьешь? — тон Рыбки звучит как-то излишне дружески.

— Я спать хочу, — отвечаю, — А пить не хочу. И я об этом уже говорила.

— Ох ты, какие мы гневные, какие насупленные, — смеется Рыбка. — Хочешь спать — иди. Надоело мне с тобой возиться. Толку все равно никакого. А хочешь, — завтра в Москву уезжай. Я поговорю — тебя отпустят. То у вас я обычно Рыбкой звался, а теперь Артур ею побудет. На такую приманку как ты, клюнет — можешь не сомневаться. Не хочешь его искать — не надо. Он сам тебя разыщет, вот увидишь. Кстати, встретишь его, передай: долги я верну, никуда не денусь, но и его, засранца, из-под земли достану, и за все ответить заставлю. Хотя ладно, не передавай. Как только ты его встретишь, я ему лично все передать смогу. Ребята, надеюсь не подведут…

Ах, вот в чем дело! Нас, Димка, приманкой сделать хотят! Знаю. Знаю, что нужно сопротивляться. Знаю, нужно кричать, что не желаю жить под наблюдением… Но… Не сейчас, ладно? Мы так устали с тобой оба. Мы так… Пойдем отсюда, а?

Получаю от Димки согласие, молча встаю, ухожу, не прощаясь. На этот раз меня никто не задерживает. Амбал спокойно попивает чай, Лиличка вполголоса, но весьма импульсивно, отчитывает Рыбку за невнимание к ее усталости… А я… Я ухожу.

Залетаю в родной вагон и резко останавливаюсь на кромке тамбура. Тишина… Ни Димкиного насмешливо-галантного приветственного взгляда, ни Шумахеровских путаний под ногами, ни Ринкиных вульгарноватых пересмешек… Но это ладно, это уже решилось, уже отболело. Тянет и кровоточит ныне другое: ни Зинаидиных строгих: «Где это вы шляетесь, девушка?!», ни панибратских подмигиваний Малого, ни резкого хлопка двери загадочной Галы, которая, всякий раз, когда кто-то заходил в вагон, приоткрывала на миг купе и любопытствовала сквозь узкую щель междудверья… И даже отсутствие надоевших уже всем, сто крат повторенных каламбуров Еремки кажется сейчас трагедией. Безжизненный вагон, раздвинутые двери, голые коричневые полки… Тусклая лампа ночного освещения и приведение Валентина. Вид соседа говорит, что он только что проснулся, сам же Валентин утверждает, что ни на секунду не сомкнул глаз, ожидая меня.

— Наконец-то! — кидается ко мне, как к спасительной соломинке. Еще бы! Целый день в вымершем вагоне одному просидеть — появление любого живого человека праздником считать будешь. Непонятно, правда, отчего нельзя было этот праздник до утра отложить. — Что там с тобой было? Я испереживался весь. Мне Зинаида Марковна тебя перепоручила, а тут, на тебе, увели прямо из под носа…

Он всерьез обеспокоен? Нет. Димка, ты что, Валентина, что ли, не знаешь? Ему попросту необходимо все время иметь озабоченный вид. Так он кажется себе значительнее. Причастность ко всем происходящим вокруг событиям одновременно кажется ему чертой супермена…

— Да ничего, — улыбаюсь. — Коньячок попивали, беседовали. Они ведь — мои давние друзья. Было что вспомнить, было о чем потрепаться…

— Я тут на ушах стою, нервничаю, не сплю! Один в этом заброшенном богом вагоне извожусь… А она — коньяками балуется! — обрадовался достойному поводу для обиды Валентин. Он страшно любил быть незаслуженно ущемленным. Зинаида жалела его в такие моменты, а сам себе он казался великомучеником.

— Не обижайтесь, — предпринимаю сквозь навалившееся снова засыпание робкие попытки успокоить соседа. — А что один сидели — плохо. Так можно и крышей поехать… Днем нужно было в соседний вагон зайти, с народом пообщаться. А ночью — спать себе спокойно, и, сколько б раз я в вагон ни заходила, не просыпаться…

— Ничего я не спал! — не совсем адекватно и очень возмущенно реагирует Валентин. — Говорю же — тебя ждал. А в соседний вагон идти мне статус не позволяет. Я, все же, артист! Последний ведущий артист, оставшийся в поезде! — на последней фразе Валентин разворачивается ко мне профилем, отбрасывает кучерявую шевелюру назад и поднимает подбородок вверх. Выглядит он сейчас очень карикатурно. Не могу сдержать смешок. — Что смеешься? Что ты смеешься? — кудахчет последний артист, поминутно всплескивая руками. — Не мог я с ними поехать! Понимаешь? Не мог! Работа есть работа. И потом, у меня сын! Причем сын такого неудобного возраста: содержать его еще надо, а обходится это содержание уже дорого. Сечешь? Я, может, и сам бы с ними уехать хотел. Мне, может, здесь без них еще как тошно, но…