Как ни удивительно, но телеграмма сделала свое дело. Марину Ивановну вызвали в Литфонд, признали писателем, помогли найти комнату, снять которую в то время без особых санкций было попросту невозможно.

Состояние самоубийцы забилось в дальний закуток Цветаевского сознания и ждало своего звездного часа.

Конечно, мое возвращение в златоглавую ничем не похоже на возврат Цветаевой. Мне есть, где жить, есть тысяча мест, куда я могу обратиться по поводу работы… Но… С нуля, опять все с нуля. Работа — с нуля, душа — с самого начала. Как устала я после очередных перепетий, находить себя всякий раз обнуленной… Когда уже научусь хоть что-то накапливать?

Рассуждаю о Москве, но кореной киевлянин во мне не дремлет. Ворчит, недовольный поездкой, морщится, в любой фразе окружающих ловит столичный снобизм.

Ну что ты скулишь, Димка, что ворочаешься? Сам же сказал, искать Артура. Не в Коростене же мне его поджидать. Ты давно не писал мне, Димочка, это настораживает. Нет, конечно, не считаю тот текст галлюцинацией… Не в этом дело. Просто, раз можешь писать, то пиши почаще. Весточки, они всегда приятны, даже если это весточки из загробного мира. Про то, что Артура нужно найти — ты прав. Это единственный разумный выход. Нельзя же сидеть сложа руки и дожидаться, пока амбалы Рыбкиных кредиторов его повяжут. Мы поступим хитро, да? Мы найдем Артура так, чтоб никто этого не заметил. Правильно я тебя поняла? Найдем и предупредим о навешенном на нас наблюдении. Чтоб не попался. Хотят воевать — пусть делают это сами. Ни наживкой быть, ни посредником — совершенно не собираюсь.

Девочка с верхней полки — лет двадцать, не больше, — стонет, держась за ухоженную голову:

— Ох, когда же приедем уже? Поезд — это невыносимо…

Смеемся с Димкой долго и от души, чем вызываем откровенное неодобрение окружающих.

— Анекдот смешной прочитали? — в надежде оправдать непонятные вещи, интересуется девочка, косясь на книжку Эко, купленную мною еще на Петровке.

Киваю, чтоб никого не расстраивать. Углубляюсь в чтение.

В купе заглядывает пожилая дама в длинном халате, смотрит требовательно. Подросток с изумрудными глазами и развязными манерами, проживающий на нижней полке, вдруг вытягивается по струночке и даже по-школьному кладет ладони на коленки. Это удивительно, потому что до последнего времени парень развлекался тем, что рассказывал кому-то по телефону сплошь не смешные и сплошь матерные анекдоты. Сейчас его словно подменили:

— Да, мам, хорошо, мам, — прилежным паинькой улыбается он.

Дама выходит. Девушка с верхней полки, видимо, желая завести беседу, задает самый идиотский в такой ситуации вопрос:

— Это твоя мама, да? — спрашивает, демонстрируя чудеса догадливости.

— Нет, — подросток уже напялил на лицо свою нагловатую ухмылку. — Это мой спонсор… Ну, и матушка по совместительству…

Так и едем. Прикрываю глаза, вспоминаю свой отъезд из Коростеня.

Ты помнишь, Димка, как они на нас смотрели? Ты помнишь? Привокзальную площадь затопило прощальное солнце. Светило так, чтоб надолго запомниться. Чтоб не забыли предстоящей зимой о его лучезарности, чтоб скучали и бредили. В солидарность с ним, я старалась выглядеть как можно беззаботнее.

— Всех благ! — закричала им, ступив на перрон и ощутив себя свободной. — Счастливо оставаться!

Впрочем, оставаться они надолго не собирались. Дедуган с амбалом собирались отправится в Киев уже сегодня, Лиличка с Рыбкой — в ближайшее же время, едва разберутся со сметами и прочими бумажками Передвижного. Клавдия Петровна, невероятно счастливая удачной развязкой драмы, висла на локте своего Слащова, жалась к нему без устали, и, наконец, без стеснения и конспирации. А чего уже конспирироваться? Тур распустили, партийных товарищей изображать больше не требуется.

Все это я узнала еще утром, когда по пути в штабной вагон для подтверждения права на отъезд, наткнулась на курящую в тамбуре Клавдию.

— А мы с Коленькой помирились, — сказала вдруг, наивно хлопнув ресничками и робко склонив голову на бок. Говорила так, будто несла в мир самое что ни на есть громадное счастье. Секунд сорок мне понадобилось, чтобы вспомнить, что Передвижного зовут смешным именем Коленька.

— Поздравляю, — мне как-то не удобно было оставить ее реплику без внимания. — А вы разве сорились?

— Страшно, — ответила. — Страшно поссорились. Он все не мог мне простить, что я про кабаре двойников спонсорам рассказала. Ты не думай, я не предательница. Меня просто эти остолопы не предупредили, что тут не все чисто. Не додумались… Но сейчас, когда все так благополучно завершилось…

— А когда завершилось?

— Да вот только что. Ты не знаешь еще, что ль? Геннадий признал за собой все долги, пообещал отдать. Сеня переживал, что упираться станет. Если б уперся, так нас, может быть, и не отпустили бы. От таких людей всего ожидать можно. Старик этот, ты заметила, как смотрит? Вроде бы как сквозь собеседника. Кивает в ответ, поддакивает иногда, а глаза — издеваются. Все мы, мол, про вас знаем, всю ложь вашу насквозь видим. Кстати, так и сказал сегодня на утреннем совещании: «С вами все изначально было ясно. Подстава, она и в Африке подстава. Мы платили за кого? А вы нам кого подсунули? И даже хорошо, что все артисты разбежались, я б их смотреть все равно не стал. Нужды нет. Финансирование приостанавливаю. Недостачу по счетам в счет долга включаю…» В общем, поезд распустили, тур остановили. А Сеня — молодец. Он всегда очень ответственный был. Нет у него недостачи по счетам. Все, что растрачено — зафиксировано. Потому, ни копеечки долга на нем нет. А Геннадия жалко. У него жена такая стервозная. Сгноит…

Не знаю уж, отчего я показалась Клаве достойной доверия собеседницей, но мне это пришлось как нельзя на руку. Когда, чуть позже, Рыбка попытался меня купить околесицей, мол, вот, все остаются тут под присмотром, а ты можешь ехать, цени мои хлопоты… Я только усмехнулась в ответ. Знаю я, мол, как все остаются…

Из отъезжающих я действительно была первая. Потому что ни в каких финансовых разборках участвовать не захотела, никаких компенсационных выплат, как Валентин, требовать не стала, а попросту собрала вещички и…

— Адьюс!

Лиличка нагнала меня спустя минуту. Раздробила каблуками незадачливо попавшиеся под ноги камушки, подбежала, эйкнула… И любопытство раздирает, и спросить не решается… Глаза горят, крылья носа подрагивают. Поди пойми, то ли ведьма, то ли просто кокаинистка неизлечимая…

— Скажи, — спросила, изогнувшись так, будто на другую сторону души моей взглянуть захотела. — А ты его правда слышишь? Ну, мужика своего покойного? — и тут же оговаривается. — Я не из праздного любопытства. Мне просто интересно, вот если мой супруг помрет, я что, тоже с ним в такой связи буду?

— А вы что, планируете с Геннадием его гибель и боитесь последствий? — от язвительной шуточки я не удержалась, разумеется.

Лиличка мгновенно посерьезнела, обожгла презрительным взглядом, и больше меня не беспокоила. И потопала я, как положено, навстречу своей новой жизни. И откуда силы только взялись? Шла, гордо голову откинув, плечи распрямив, песенку себе под нос бубнила и… радовалась.