Когда вечером вернулась его мать, Франсуа все еще работал и был так возбужден, что бедная старушка всплеснула руками.

— Ничего особенного, — успокоил ее Франсуа. — Сегодня я здорово поработал. Посмотри, сколько я сделал.

— Господи! — сокрушенно вздохнула она.

Франсуа обнял ее, расцеловал, собрал бумаги и помог ей подготовить стол для ужина. Ел он с аппетитом, рассказывал всякие забавные истории, но когда в восемь часов колокол пробил сигнал к тушению огней, настроение у него испортилось и, вместо того чтобы лечь спать, он принялся беспокойно расхаживать по комнате.

— Ты что? — спросила мать.

Франсуа повернулся к ней, показал на дверь и бросил:

— Я больше не могу. Я задыхаюсь здесь.

— Сынок!

— Да, задыхаюсь! — крикнул он. — Я пошел.

И, хлопнув дверью, он выскочил из дома, прежде чем старушка успела вцепиться в него. Нет, он не соврал ей. Он уже так давно сидел взаперти, не смея даже выйти подышать свежим воздухом, что наконец терпение его лопнуло. Да что ему может грозить ночью, в такой час? Кто его увидит? Кто опознает? Чушь все это! Он вовсе не собирается ввязываться в драку со стражниками. Видно, дядюшка считает его полным безумцем. Франсуа усмехнулся.

«Бедняга, — подумал он. — Это просто глупо все время дрожать за меня».

Франсуа прошел по мосту и повернул налево в сторону собора Нотр-Дам — его влекло к харчевне Марго. Он был не в состоянии противиться какой-то странной силе, что притягивала его туда. Франсуа чуть ли не бежал, не понимая, почему так торопится, да и не пытаясь понять. Это было сильней его. Просто так было надо — надо было спешить к этой женщине, увидеть ее, узнать, что с ней, какая теперь она, и едва показался белый фасад харчевни, Франсуа будто что-то подтолкнуло в спину; он одним духом взлетел по ступенькам, распахнул дверь, и ему даже в голову не пришло, что он ведет себя, как безумец.

— Эй! — крикнул он с порога. — Марго!

— Поздно уже, — бросил ему Антуан. — Мы закрываемся.

— Что?.. Поздно?.. Но это же я, Франсуа. Франсуа Вийон. Ты что, не узнал меня?

— Почему не узнал? Узнал.

— Ну…

Вышла Марго и с недовольным видом поинтересовалась:

— Что за шум?

— Вы что, издеваетесь надо мной? — возмутился Франсуа.

— Потише. Не ори, — обрезал его Антуан. — Нет, вы только гляньте на него! Врывается как к себе домой. Думает, что все ему дозволено. Чего ты хочешь?

— Ничего.

— Уж будто бы…

— Да правда, ничего, — попытался объясниться Франсуа. — Я пришел к вам, думал, вы обрадуетесь, но вижу, что ошибся.

Марго, которая все это время не сводила с него глаз, сказала:

— Но это не повод поднимать такой шум. Ну ладно. Если ты обещаешь быть благоразумным и будешь вести себя спокойно, Антуан тебя обслужит.

— А если нет?

— А если нет, — объявил какой-то хмырь с мертвенно-бледным лицом, — будешь иметь дело со мной, и предупреждаю: я задам тебе такую выволочку, что ты запомнишь ее на всю жизнь.

Франсуа был страшно разочарован таким приемом и, выйдя из кабака, не смог удержаться и немного побродил по ночным улицам. Вернулся он довольно рано, но матушка, которая ждала его возвращения, не посмела заговорить с ним. Франсуа слышал, как она тихонько всхлипывает, ворочаясь с боку на бок в постели. Ему было жаль ее. Он корил себя за свое неразумное и жестокое поведение. И тем не менее он взял за обыкновение каждый вечер уходить из дому и возвращаться посреди ночи, а то и под утро. В «Телеге» на улице Арфы, где его никто не знал, он свел дружбу с несколькими парнями, заядлыми игроками в кости, которые угощали его вином и в случае выигрыша, и в случае проигрыша. Звали их Робен Рожи — он жил на Пергаментной улице, — Ютэн дю Мустье, и Пишар, с которым Франсуа сошелся особенно близко; тот славился своей дерзостью и хитростью, а главное, никому не давал спуску.

Этот Пишар очень нравился Вийону. Он ничего и никого не боялся, волочился за девками, заговаривал их ласковыми словами, а потом обворовывал, утаскивал все их деньги. Притом он был вхож во все заведения и притоны на улице Мишель-ле-Конт, и Франсуа всюду сопровождал его. Ему очень хотелось быть похожим на своего нового друга. Однако не хватало храбрости. Если Франсуа и случалось разжиться мелкой монетой, то только потому, что она скатилась на пол или какой-нибудь пьяница забыл ее на столе, и Пишар пренебрежительно бросал Вийону:

— Подбери.

Но такое положение было Франсуа не по нраву, и он задумал простой план разжиться монетой: он присматривает девку, идет к ней на ночь, а под утро смывается со всей ее наличностью. И вот однажды ночью он выбрал на улице Мишель-ле-Конт подходящую девку и остался у нее в комнате. Утром до рассвета, когда его случайная подруга спала сном праведницы, он встал, нашел в сундуке четырнадцать экю, прихватил их и спустился по лестнице в зал. Но едва он подошел к двери, сторожевая собака залаяла и подняла всех на ноги.

— Что такое? Кто тут шастает? — закричал выскочивший в коридор кабатчик, и тут он увидел Вийона. — Куда это ты, голубчик?

— Иду домой, — объяснил Франсуа.

И в ту же секунду, пронзительно вопя, наверху появилась девка, обнаружившая, что сундук ее взломан и деньги из него исчезли.

— Держите его! — закричала она, указывая на Вийона. — Пусть он мне отдаст мои денежки!

— Какие еще денежки?

— Которые ты у меня стырил!

На Франсуа накинулись, он отбивался, но его скрутили, вызвали двух стражников, и те, поскольку похищенные монеты были обнаружены у него в кармане, препроводили неудачливого похитителя в Шатле.

«Ну все, я спекся», — решил Франсуа. Тщетно отказывался он назвать свое имя; его опознали, и мэтр Лоран Путрель начал допрос. С делом о краже на улице Мишель-ле-Конт он расправился меньше чем за двадцать минут, после чего долго зачитывал поэту показания, подписанные Табари, и задал вопрос, подтверждает он их или нет.

— Да, — обреченно кивнул Франсуа. — Только насчет доли, которую я получил, Табари врет. Я не…

— Довольно, — остановил его мэтр Лоран Путрель. — Вдобавок вы еще и лжете…

Он приказал отправить Вийона в камеру и сообщить мэтру Гийому, что его племянник взят под стражу, затем еще раз допросил арестованного, добился признаний по всем пунктам и вынес следующее решение: Франсуа будет отпущен, если обязуется в течение трех лет выплатить сумму в сто двадцать золотых экю, то есть долю, полученную им после ограбления Наваррского коллежа.

— Да где ж мне их взять? — воскликнул Вийон. — Сорок экю в год!

— Согласитесь хотя бы на выплату, — посоветовал ему мэтр Путрель. — У вашего дядюшки кое-какие средства имеются…

Поскольку Франсуа отказался подписывать это кабальное обязательство, был вызван мэтр Гийом, который дал согласие уплатить вместо племянника требуемую сумму.