Я молча на него смотрела. Как же мерзко — он старательно делает вид, что ничего не произошло и между нами все прекрасно. Но устраивать сцену мне не хотелось.

— Ты что, уже пьяная? — воскликнул он. — Еще только половина двенадцатого!

Я сбросила его руку со своего плеча:

— Сегодня День Конституции, и я его праздную.

Мы посмотрели в синее небо на флаг, реющий над крышей дома Оке и Гун-Бритт.

— Я тут пробил по базе твоего соседа, — сообщил Петер.

— Ты проверял Микки?

— Нет-нет. Улу. Похоже, это лицемерный ублюдок. И рыло у него в пушку.

— Зачем ты проверяешь моих соседей? Это разве законно?

Петер подавил смешок:

— Иногда полезно знать, с кем имеешь дело.

Я сделала вид, что мне все равно. Прислонилась к стене садовой пристройки и сощурилась, посмотрев на солнце.

— Он был осужден за насильственное преступление, — сказал Петер, — избил сотрудника социальной службы, потому что тот якобы недостаточно хорошо ухаживал за его матерью.

— Расскажи что-нибудь поновее, — предложила я.

Тем временем нас заметил Оке, который вышел из своего гаража в тапочках и слишком коротких шортах.

— Здравствуйте-здравствуйте! — сказал он, показывая нам какую-то круглую пластиковую штуку. — Теперь у меня тоже будет сигнализация.

— Хорошо, но поздновато, — отозвался Петер.

Оке обиделся:

— Они вернутся. В этой стране больше нет никакого порядка, чтоб оно все провалилось. Власти ничего не контролируют. Вы же слышали, что они залезли и к Микки в гараж?

— Нет, — ответил Петер и посмотрела на меня.

Я закатила глаза. С какой стати я должна отчитываться ему о последних новостях Горластой улицы?

— Да, и Ула с Микки их поймали, — сообщил Оке. — Настоящие головорезы. А на следующий день я обзвонил все охранные фирмы.

Он протянул Петеру пластиковую штуковину, тот посмотрел на нее без особого интереса.

Может, мне тоже стоит установить сигнализацию? Тихий Чёпинге больше не гарантировал никакой безопасности.

— Сколько это стоило?

Оке просиял. Он обожал хвастаться своими выгодными приобретениями:

— Две с половиной тысячи.

Откуда мне взять такие деньги?

— Тогда это не очень по качеству, — кратко констатировал Петер, возвращая устройство.

Возразить Оке не успел. В тринадцатом доме открылись ворота, и рядом со сверкающим на солнце «вольво» появился Микки. Как только он заметил нас, на его лице отразилось сомнение.

— Глядите-ка. Микки, человек-легенда. Микки, квартальный полицейский.

Микки притворился, что смеется. Он покачивался с носка на пятку в белоснежных кроссовках и оглядывался через плечо в сад, откуда доносились голоса. Бьянка с детьми тоже шли к машине.

— Я пойду в дом, — сказала я Петеру.

Для Микки я была теперь не ошибкой — полным провалом.

На полпути с меня слетела сандалия, я остановилась и, удерживая равновесие на одной ноге, снова ее надела. За моей спиной Бьянка спешно сажала в машину Вильяма и Беллу.

— Поехали, — произнесла она с явным раздражением.

Микки послушно сел за руль и завел машину. В зеркале заднего вида мне почудился убийственный взгляд Бьянки.

Она пришла ровно в тот момент, когда я поцеловала ее мужа. Сперва я убедила себя, что, вообще-то, добивалась именно этого, чтобы сделать Бьянке больно за то, как она поступила со мной. Мне должно было стать от этого лучше? Как бы финиш, миссия выполнена. Но на самом деле мне стало только хуже, я поняла, что обманываю сама себя. Все это не имело никакого отношения ни к Бьянке, ни к мести. Это касалось только Микки.

Петер так ныл, что пришлось его впустить. Он готовил свои пальты, а я накачивалась вином. Все мои мысли окутывало тяжелое темное облако.

Прошло много времени, и после страшной суеты и бесконечных ругательств Петер крикнул Фабиану, что все готово.

— Давай иди, пока не остыло!

Я залила брусникой эти картофельные ошметки и, когда Петер спросил, как мне блюдо, попыталась сдержать гримасу. Фабиан не церемонился, ел только брусничное варенье, сдвинув в сторону пальты.

— Ешь как следует, — велел ему Петер. — А то ты питаешься хуже уборщиков на вокзале.

Фабиан выпрямился и наколол кусок пальта на вилку.

— Есть дети, которым вообще нечего есть, — проворчал Петер.

Я попыталась жестами попросить Фабиана хотя бы притвориться, что он ест. Фабиан проглотил кусок и скривился.

— Ты мог бы хотя бы сделать вид, что тебе нравится, черт побери, — сказал Петер. — Я вложил сюда душу и два часа своей жизни, которые не вернуть.

— Извиняюсь, — сказал Фабиан, а потом взял салфетку и выплюнул в нее все, что было у него во рту.

Петер отложил нож и вилку:

— Ты спятил, сопляк?!

— Это невкусно.

Петер повернулся ко мне:

— И ты позволяешь ему так себя вести? Ты собираешься реагировать?

Я старалась оставаться спокойной. Он знает Фабиана. Зачем его провоцировать?

— Прекратите оба, — сказала я. — У меня больше нет сил. Оставь Фабиана в покое. Это все не имеет никакого значения.

Петер барабанил пальцами по столу.

— Какого черта! Пытаешься угодить, готовишь. По бабушкиному рецепту. Почему ты его не воспитываешь? Почему не показываешь, кто главный!

Фабиан подался вперед и сгорбился над тарелкой.

— Никто не просил тебя готовить, — проговорила я. — И никто не хотел есть твои пальты. Мы тебя вообще не звали.

Все. Хватит. Это вредно для Фабиана.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Петер. — Что мне нужно письменное приглашение?

— Фабиан прав. От этого тошнит. — Я резко встала и выбросила содержимое тарелки в помойное ведро. — И прекрати говорить, как мне воспитывать собственного сына! Ты в этом ни черта не понимаешь!

Фабиан медленно распрямил плечи, поднял голову и, откинувшись назад, развалился на стуле, как в кинотеатре.

— Спасибо, это все, — сказала я и дернула Петера за свитер. — Теперь уходи!

— Какого дьявола!

Фабиан пошел за мной в прихожую, где я распахнула входную дверь. Ветер в саду почти стих, и флаг Швеции повис, как тряпка.

— И звезды с собой прихвати! — сказала я Петеру.

Я вошла в ванную, потянув за собой Фабиана, и закрылась на замок. Я села на край ванны, а он на унитаз. И пока не хлопнула входная дверь, мы не проронили ни слова.