Соколов, вминаясь в пахучую траву, пополз вперед, чувствуя на спине касание колючки. Оказался на другой стороне, сел на землю, улыбнулся:

— Тебе помочь, Володя?

Тот махнул рукой и, шустро действуя локтями, прополз под проволокой. Шепнул:

— Осторожней, склоны очень скользкие! — Голос его дрожал.

Цепляясь за кусты, выворачивая сапоги, заскользили вниз. Наконец спустились к поваленной осине. Первым пошел Соколов. Дерево шаталось, тряслось, ветви мешали ходу. Но Соколов, согнувшись, перешел на другую сторону. Протянул руку:

— Проходи!

И вот с некоторым трепетом душевным они поднялись наверх — на вражескую землю. Зверев поскользнулся, бутылки громко звякнули. Соколов строго сказал:

— Не разбей!

— Может, лучше выпьем? Все легче будет. — Звереву жалко было отдавать немцам водку. — Да с этих паразитов и хлеба достаточно!

Соколов коротко изрек:

— Цыц!

И этот вопрос больше не обсуждался.

Зверев вытащил откуда-то из-за пазухи относительно белого цвета полотенце и, махая им над головой, отважно пошел вперед.

Перед ними простиралось голое поле, израненное воронками, с брошенными окопами, с ухабами и рытвинами.

Впереди, шагах в двухстах, виднелись блиндажи, на горизонте в призрачном тумане в первых лучах солнца угадывалась кайма дальнего леса. Справа, возле орудий, шевелились, видимо, артиллеристы.

Зверев, поправив рюкзак за спиной, рассмеялся:

— Господин полковник, немцы ждут нас, как детишки Деда Мороза в Рождество Христово. — Он еще разок-другой махнул полотенцем и повесил его на плечо.

Первое напряжение прошло. Немецкий охранительный пост находился у ближайшего блиндажа, навстречу никто не сделал ни шага.

Угадав мысль Соколова, Зверев объяснил:

— Голодные, паразиты, но гордые. Посмотрите, как с нами, своими кормильцами, держаться высокомерно будут.

Немцы улыбались, глядя на приближающихся врагов. Они загалдели:

— О, русиш, зер гут!

Зверев весело проговорил:

— Гутен морген, камрад!

Немцев это обращение весьма потешило. Они со смехом повторяли:

— Я, я, «камрад»! — Их взоры были устремлены на вещевой мешок.

Но особое любопытство у них вызвал Соколов. Его гигантский рост, дорогого сукна офицерская шинель, выправка, властное и мужественное выражение лица приковывало внимание и вызывало в немцах уважение.

Соколов обвел немцев стальным взглядом. Они стихли, перестали галдеть. С великолепным берлинским произношением строго произнес:

— Кто из вас старший по званию?

Все оторопели. Вперед выскочил невысокого роста — ниже Соколова на две головы, круглый как шар, капрал. Приложил палец к фуражке, четко выкрикнул:

— Капрал Вернер! Позвольте доложить: наш командир обер-лейтенант Герхард фон Рихтхофен находится в офицер-клубе.

Соколов сказал:

— Сбегайте, капрал, за ним. Скажите, что у меня нет времени ждать его.

Потрясенный, капрал промямлил:

— Как прикажете доложить о вас?

— Никак! Кру-гом! Бего-ом марш!

Капрал с места сделал рывок.

Обер-лейтенант Герхард фон Рихтхофен всю ночь провел в офицер-клубе. Сейчас он наслаждался третьей бутылкой пива, которое сегодня ночью доставили на фурах.

Собственно, пиво выдали по одной бутылке на старшего офицера, но Герхард был, по собственному мнению, замечательным мастером картежных игр, и две бутылки ему достались в качестве трофея.

Однако радость эта была совсем малой по сравнению с тем поражением, которое он потерпел в преферанс. Играть сели сразу после ужина, около восьми часов, и закончили лишь в три, на рассвете. Обер-лейтенант проиграл четыре тысячи казенных денег и еще остался должен больше шестисот марок. Отдать деньги было делом офицерской чести, но взять их было просто негде.

Офицеры сидели за общим столом, говорили о женщинах, рассказывали анекдоты и врали, как всегда, о любовных и военных подвигах. В свою очередь, Герхард, малость захмелев, мечтательно произнес:

— Дорого я отдал бы за бутылку шнапса! Истинное блаженство от трех бутылок пива можно получить, только смешав их со шнапсом. Вот когда кончится война и я вернусь в свой родной Данциг… — Но обер-лейтенант осекся, потому что опять вспомнил, что не позже послезавтрашнего полудня должен раздать подчиненным месячное жалованье. И Герхард стал думать о том, что следует разом порвать со всеми мучениями — пустить пулю в висок.

Но тут ему на память пришла страшная картина: в марте застрелился штабс-фельдфебель Функель. Ему написала жена, что ушла к другому, и просила забыть ее навеки. Несчастный уединился в кабине туалета, сел на крышку унитаза и тоже стрелял в висок. Всю верхнюю часть черепа разворотило, мозги вылетели на пол и валялись розовым скользким студнем.

Вдруг пронзила мысль: «Почему я подумал „тоже стрелял“? Я уже свыкся с мыслью о самоубийстве? Услышав звук выстрела, все сбегутся, увидят мое еще теплое тело, все начнут жалеть меня… А почему меня будут жалеть? Штабс-фельдфебель был отличным парнем, его любили товарищи по полку, но никакой особой жалости его смерть не вызвала. Все так же, как всегда, ели с аппетитом в столовой, смеялись, играли в карты… Ничто не изменится в мире, когда я погибну. Люди холодны, равнодушны».

Офицеры расходились, пора было вздремнуть перед побудкой, но он боялся уходить, боялся остаться в одиночестве.

Герхарду фон Рихтхофену хотелось плакать. Прикрыв рукой глаза, он стал молиться: «Господи, прости мою дурную страсть к картам. Много раз я обещал Тебе бросить играть, но каждый раз дьявол словно подталкивал меня под локоть, и я сдавался. Господи, помоги мне последний раз выкрутиться, и я никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах играть не сяду!» И он почему-то снова припомнил окровавленную голову штабс-фельдфебеля, но воображение нарисовало несчастного с головой… самого Герхарда. От ужаса между лопаток пробежали мурашки.

Жуткие воспоминания были прерваны влетевшим в клуб капралом Вернером. Тот подбежал к столу, приложил палец к фуражке и срывающимся голосом выдохнул:

— Господин обер-лейтенант, с русской стороны пришел немецкий офицер, за ним ординарец притащил тяжеленный рюкзак. Господин обер-лейтенант, немецкий офицер очень просит вас срочно прибыть, потому что он, придя с русской стороны, куда-то опаздывает.

Герхарду было настолько плохо, что не хотелось двигаться. Он лениво протянул:

— Капрал Вернер, скажи этому офицеру, что я занят. Если я ему нужен, пусть он сам придет сюда.