Я посмотрел на Сорокина. Он улыбнулся рыжему, наконец вытирая кровь из носа, и я только теперь заметил, какого цвета у него были глаза.

Ало-вишнёвые, как кровь. Неяркие, но неестественного оттенка, как у необычного альбиноса или… вампира.

Вот оно что. Последствия аномальной магии. Да, они преследовали всех.

Олеан тоже смотрел на Эндрю с лёгким интересом. До сих пор я не обращал на него внимания во время урока, но сам ла Бэйл пристально следил и за Августом, и за новоиспечённым иллюзионистом. Он засёк, что я смотрю на него, и поднял руку, будто бы держа в ней что-то. Спустя мгновение на его ладони появился сгусток тьмы, окутывающий пальцы, как перчатка.

Олеан мне улыбнулся.

Призрак

Эта мука закончилась спустя целую вечность. Когда страдаешь, что угодно покажется вечностью, даже пара минут. Когда ты чувствуешь себя настолько раздавленным, что не можешь делать абсолютно ничего, кроме как терпеть своё страдание. Люди подвержены этому и в обычной жизни, что же до ящика Пандоры, то это было адской пыткой. Идеальные слова, чтобы описать пережитое.

Это чувство не покидало, а будто бы выворачивало кишки наизнанку, вырывало их из тела, разрезая кожу и плоть, как бумагу.

Заслужил я это? Я заслужил?

Вопрос этот терзал меня до самого конца и терзает до сих пор.

Я сидел в отведённой мне комнате-тюрьме, глядя в стену. Мне всё продолжало казаться, что я мёртв. Непередаваемое ощущение болезненной опустошенности.

Кровать. Серые стены. Окон не было – это подвал. Только маленькая форточка на самом верху, зарешёченная, до нее даже не добраться, чтобы просто вдохнуть воздуха. И там уже было темно: ночь наступила быстро.

Отсюда не было спасения. Хотелось кричать, но ком застревал в горле. Я будто бы слышал чужие голоса, помимо моего собственного и голоса Райана.

Это всё правда. Я навсегда заложник в этой комнатушке? Что они собираются делать со мной? Где мой приговор?

Да, я уродлив. Душой и телом. Я должен быть здесь. Да, мне говорили это с детства. «Спасения нет».

Спасения нет. Я один.

Единственная возможность отвлечься от собственной безнадёжности заключалась в моей аномальной магии. Я лёг на твёрдой постели, уставившись в потолок. Сосредоточился на одной точке, что в моём состоянии сделать было легче лёгкого.

И отсоединился от тела.

Я обернулся на него – тонкий шрам на шее, будто бы голову оторвали и пришили обратно или как от неудачного повешения. Волосы грязные, растрёпанные, отросшие ещё длиннее, чем раньше. Пустой взгляд в потолок, будто бы передо мной лежал мертвец.

Труп самого себя.

Выхода нет.

Я отвернулся и в виде духа просочился сквозь стену, направившись искать своих мучителей.

* * *

– Выхода нет. Я уверен в этом. Шестьсот шестьдесят шестой существует, и он, согласно предсказанию об Антихристе, придёт, даруя якобы надежду и спасение, а на деле… Да вы все знаете это. Почему игнорируете? Ясно же, что этот человек – тот, кто умрёт примерно столько раз. Наверняка, если его ещё не существует, то скоро появится. Не верите? Почему?!

Крозье хлопнул ладонью по столу, за которым стоял. Прочие учителя сидели в классе и неодобрительно смотрели на него, кто-то, вроде Эрнеста Юнигана, даже улыбался глупости этого человека. На вопли рыжего «капитана» ответил сам директор.

– Простите, Арчелл, но это и правда очень и очень сомнительно. Совы забирают после семи смертей, чтобы бессмертный осознал важность жизни, даже умирая из раза в раз. Чтобы ценил это, ведь с каждой смертью он сходит с ума всё больше и больше. Умереть шестьсот шестьдесят шесть раз – это же просто… Да любой, перенёсший такое, непременно будет выделяться своим сумасшествием. И к тому же не вижу поводов для волнения, даже если такой человек может существовать – разве можно сделать хуже? – Руководитель лицея сидел напротив Арчелла, мрачно оглядывая его серыми глазами из-под стёкол очков.

Я наблюдал за ними из своей тени, в своём же обличии. Они знали о моей способности и не могли её окончательно ослабить – если бы я владел огнём, в силах были бы запихнуть в морозильник, но мою призрачную силу невозможно перекрыть. Это я осознавал. В любом случае даже со своей аномальной я никуда не сбегу. Ведь в чужие тела вселяться не умею.

Выхода нет.

И о ком они говорят, действительно… Разве есть «куда хуже» для этого мира?

– Разумеется, может быть ещё хуже. Всегда может! – грозно продекламировал Крозье, снова стуча по столу кулаком. Бенджамин Преображенский согласно кивнул.

– Смерть не только сводит с ума, она наделяет мудростью и опытом. Такой человек – это мощнейшее оружие, способное управлять другими людьми. – Гоголя особо никто не слушал, так как он считался тем ещё психом и преступником. Как и я… Поверить не могу, что он так вот сидит среди учителей. Впрочем, на нём всегда наручники, и наверняка другие взрослые предусмотрели меры безопасности при использовании преступника в качестве учителя и живой рабочей силы.

Директор отрицательно качнул головой.

– Тема закрыта, Крозье. Антихристов не существует, а вот надежда очень бы не помешала. Только не ложная, которую, как вы считаете, дарует этот «шестьсот шестьдесят шестой», а настоящая. Потому что пока иного выхода, кроме как использование детей в качестве механизма поддержания жизни нашей планеты, я не вижу. Никто не видит. Совы – тем более. И правительство. А если используют детей, то и нас тоже, не сомневайтесь. И мы обязаны подчиняться. Иначе будет хуже.

– Это бесчеловечно, – сухо заметил Юниган, скребя стол ногтем. – Мы что, отдадим ребят, от мала до велика, на топливо? Они будут очередными рабами и расходным материалом? Возвращаемся назад, господа, очень сильно назад.

Директор кивнул.

– С приближением конца света человечество скатывается всё дальше и дальше к своим первобытным достижениям.

Я не мог больше слушать это. Развернувшись и побежав сквозь стены и помещения, я потерял контроль и моментально возвратился в своё тело.

Форточка была заперта. Серость комнаты убивала.

Выхода нет.

Волк

«Возвращайся домой».

Я помню, мать часто говорила это после того, как нас бросил мой старший брат. Она так долго ждала его – мы все ждали. Но он не возвращался.

Мы не были как Аарон и Генри и не были как Дрю и Дэмиан – он был старше, и, когда он не приехал домой, мне было четырнадцать.

Позже он написал родителям, что устал от них, их бедности и криков. Да, они часто ссорились. Да, у нас всегда было мало денег.

На звонки не отвечал. Лишь однажды он взял телефон, и мать кричала на него. Она выронила трубку и заплакала, а я подобрал аппарат тогда и спросил его: