– Оригинально, но нереально, – процедил Жак, взглянув на Алену исподлобья.

Она и сама знала, что это нереально, потому что прочитала об этом в интернете, однако сейчас требовался точный и подробный ответ. Пришлось сделать большие глаза и воскликнуть недоверчиво:

– Почему? Я ведь видела броши, кулоны, кольца из янтаря: в них помещаются листочки, жуки, другие насекомые…

– Да, знаю. – Жак кивнул, не отрывая глаз от лица Алены. – Это называется инклюз. Но камешки, листики и насекомые, однажды увязнув в смоле, покрывались новыми ее слоями постепенно. Вы же предлагаете погрузить кольцо в стеклянную массу как минимум тысячеградусной температуры. Позвольте-ка.

Он взял у Алены перстенек:

– Это натуральные камни? Золото или подделка?

– Обижаете, – фыркнула Алена. – Само собой, чистое золото, 750-я проба, и камни натуральные.

– Возможно, это не сапфир, а корунд, но, в принципе, все бывает, – пробормотал Жак, поднося кольцо ближе к глазам.

– А что, будь это стекляшки, они бы сохранились? – спросила Алена наивно как могла.

– Разумеется, нет, – усмехнулся Жак. – Стекляшки расплавятся и бесследно исчезнут в массе, просто-напросто смешаются с ней. Разве что синее стекло оставит легкий оттенок, только и всего.

– А медь? – напряженно спросила Алена. – С ней что случится?

– Медь – тугоплавкий металл, но и ей довольно тысячи градусов, чтобы внутри изделия растеклись красноватые полосы, напоминающие тонкие ленты. Если изделие равномерно покачивать, рисунок этих полос может оказаться довольно оригинальным.

Красноватые полосы от меди, а стекляшки расплавятся…

– А если золотое изделие опустить в стекло?

– Температура плавления золота лишь немногим выше, чем меди. Картина будет похожей, разве что цвет полос изменится. Они окажутся золотистыми. Но совершенно чистое золото в ювелирных изделиях не используется: оно слишком мягкое. 750-я проба означает, что содержание золота – 75 процентов, а все остальное лигатура – сплав серебра, платины, меди и никеля. Какие-то волокна никеля и платины могут и сохраниться, но серебро тоже разойдется на нити.

– Вы меня практически отговорили, – рассмеялась Алена. Как сказал Маршан? «Он изготовил копию той безделушки, которую делала Катрин, – свернувшейся змейки. Правда, гораздо большего размера, и не с блестками, а с яркими золотыми полосами внутри. Еще он добавил внутрь каких-то мелких светлых камушков и один большой серый непрозрачный камень».

Яркие золотые полосы – это потому, что та драгоценность была, конечно, изготовлена из червонного золота, то есть самой высокой, 900-й пробы. Алена успела выяснить в Интернете, что в червонном содержится 90 % чистого золота, а лигатура – это 4 % серебра и 6 % меди. Но если в сплаве уменьшить содержание меди до минимума – до 1 %, то золото 900-й пробы станет ярко-желтого цвета.

Так, с золотом разобрались. А что случится с камнями, попавшими в раскаленную стекломассу? Узнать это из Интернета Алена просто не успела.

– Я где-то читала, – глубокомысленно изрекла она, – что алмазы при нагревании превращаются в графит. Неужели мой бриллиантик сделался бы внутри стекломассы черным угольком?

– Алмаз растворяется лишь в расплавленном металле или в расплавленной горной породе, – сказал Жак. – В обычном пламени он не горит, только при температуре 800 градусов, да и то под струей кислорода или в смеси с селитрой. А чтобы алмаз вернулся в состояние графита, необходимо сверхвысокое давление. Вообще же алмаз плавится при температуре около четырех тысяч градусов. Стекломасса до такой степени не нагревается. В ней алмаз так и останется прозрачным камушком – другое дело, что его может быть трудно разглядеть внутри прозрачного стекла.

– А, понимаю! – всплеснула руками Алена. – Это все равно как хранить бриллианты в кусочках льда, чтобы воры их не смогли разглядеть.

– Вроде того, – кивнул Жак.

– А что случится с сапфиром? – настаивала Алена. – Представьте, что это подлинный сапфир, а не корунд.

– Корунд обесцветится, – последовал небрежный ответ. – А натуральный синий сапфир уже при невысоком повышении температуры бледнеет, а при сильном – сереет и становится непрозрачным.

«Большой серый непрозрачный камень круглой формы», – вспомнила Алена слова Маршана и чуть не заорала: «Да!»

Из «Воспоминаний об М.К.»

Мы поехали в Компьень 1 августа 1941 года и встретили в лагере многих знакомых русских дам. От Нины Кривошеиной, которая побывала там на день раньше, я узнала, что вахмистр Кунц очень падок на лесть и подарочки в виде бутылок вина, что дежурный офицер Венцеле производит впечатление довольно доброго человека, что вещи должны быть хорошо упакованы, записки лучше написать заранее, а еще очень способствует взаимопониманию хороший немецкий. К счастью, я свободно говорила по-немецки.

Все вышло совершенно так, как описывала Нина, вот только дежурным офицером был не Венцель, а лейтенант Фридрих Рицци. Рядом с ним топтался его пришедший в увольнение брат – тоже лейтенант, однако из роты пропаганды, – по имени Карл Рицци. При виде М.К. он пришел в неописуемый восторг, бросился ей представляться и даже ручку поцеловал. Оказывается, их отец в свое время служил при германском посольстве в Санкт-Петербурге и бывал в Мариинском театре на спектаклях с участием балерины М. К. Он был страстным балетоманом и эту страсть передал одному из сыновей. Что самое интересное, любимым балетом Рицци было «Лебединое озеро». Думаю, он не слишком лукавил, когда заявил, что сегодня самый счастливый день в его жизни. А впрочем, мог и лгать, он мне почему-то не понравился с первого взгляда, было в нем какое-то коварство… Хотя, очень возможно, я думала так только потому, что он все же враг, фашист, оккупант!

Впрочем, это не важно. Главное, можно было рассчитывать, что Фридрих создаст сыну М.К. вполне достойные условия существования. Вдобавок Рицци свели М.К. и Андрея Владимировича с комендантом лагеря, гауптманом Нахтигалем, офицером старой немецкой армии, не принадлежащим к партии. Он хорошо относился к заключенным. Иногда он устраивал М.К. свидания с Вово́ у себя в кабинете и давал возможность спокойно поговорить. Однако даже Нахтигаль не мог освободить Вовó, и М.К. с мужем пережили тяжелые три месяца, когда многих заключенных выпускали из лагеря, а Вовó никак не освобождали. У него был номер 119 – и именно 119 дней он пробыл в заключении, которое благодаря Нахтигалю и Фридриху Рицци оказалось не слишком тяжелым. Кстати, по отзывам тех, кто был в заключении вместе с Вовó, он держался мужественно и стойко, ободрял товарищей и оставил у них о себе самое благоприятное впечатление.

Когда Вовó вернулся домой, Карл Рицци был приглашен на экскурсию в студию М.К., где для него был накрыт весьма щедрый аперитив. Карл являлся как бы полномочным представителем лагерной администрации. Фридрих Рицци и герр Нахтингаль вежливо, но непреклонно отказались от приглашения – к большому облегчению М.К., которая прекрасно понимала, в какое неловкое положение попала бы сама и поставила бы своего сына. Могли бы подумать, что он поступился честью ради освобождения! Да им и не слишком интересно было общение с русскими. Зато Карл Рицци воспринимал это как общение с легендой мирового балета. Позвать домой двоих гитлеровцев М.К. не решилась: она сама этого не хотела, и на репутации Вовó и всей семьи это могло сказаться не лучшим образом. Ограничились студией.