Да, черт побери, вперед!

Она сдалась…

Плевать, что будет потом. Какие чувства она будет испытывать – раскаяние, боль, сожаление. Это будет потом.

Сейчас же рамки сдвинулись. Не осталось ничего правильного или ложного.

Был только Егор, его безумные карие глаза, толкающие её в ту самую тьму, что бесновалась внутри них.

Как только его губы прикоснулись к влажным нижним складочкам, Ника, чтобы сдержать гортанный стон, прикусила до крови нижнюю губу. Она хотела закрыть глаза, чтобы не видеть темноволосой головы у себя между ног. И не могла… Завороженная, она смотрела на коротко стриженую макушку и погружалась в лаву дикого неконтролируемого удовольствия.

Егор не был нежным. Его губы и язык бесцеремонно, нагло, точно они имели на это полное право, ворвались в её складочки. Потянули, лизнули. И снова проникли внутрь…

Теперь Нику уже тряхануло от дичайшего удовольствия. От ощущения, что её берут, пусть и вот таким образом. По праву сильнейшего. В глубине души что-то дрогнуло, всколыхнулось. И в голове проплыла мысль, что иногда нам, женщинам, требуется именно такое обращение – пришёл, заявил о себе, взял. Порой мы слишком много разговариваем, слишком много думаем.

При этом совершая ошибки, делая неправильные выводы.

У мужчин всё проще.

Егор вылизывал её с какой-то маниакальной настойчивостью, вцепившись пальцами в нежные бедра и оставляя на них красные отметины, завтра грозящиеся перерасти в синяки. Он зафиксировал её бедра, чтобы она не имела возможности увернуться. Его язык клеймил и обжигал. Возносил на вершину, заставляя низ живота скручиваться в тугой узел.

Егор не ласкал её. Его действия ассоциировались у Ники со стремлением овладеть. Завладеть. Доказать, что она его.

И надо бы воспротивиться… что-то сказать, как-то остановить…

И нельзя.

Потому что всё тело выгибалось, стремилось к нему, чтобы раскрыться ещё больше и достичь высшей точки наслаждения.

Беркутов терзал её тело. Мял и ласкал. Вылизывал, как зверь и покусывал, как разгневанный любовник. В нем совмещалось всё.

Когда Ника уже не могла сдерживаться, захныкала от желания получить разрядку, он издал рык и резко подтянул на руках своё тело вперед, чтобы, не дав ей возможности возмутиться или перевести дыхание, обрушиться на её рот, и сразу на груди. Дернуть платье вниз, окончательно его порвав, сдвинуть чашку бюстгальтера, так же, не без урона для нежной ткани.

И впиться в нежный сосок, что камешком увенчивал грудь.

Ника зашипела и всё же вцепилась пальцами в волосы Егора. Секунду – пытаясь оторвать, оттянуть голову от себя. Вторую – уже прижимая сильнее.

Снова издав непонятный рык, что отозвался истомой в теле Ники, Егор оторвался от её груди. Взгляд, как у хмельного, волосы растрепаны, движения рваные.

Он даже не стал раздеваться. Дернул ремень, расстегнул молнию и, чуть приспустив брюки, высвободил эрегированный член. Ника шумно сглотнула вязкую слюну.

Неправильно всё происходит… Она с задранными на подлокотники ногами, в изорванном платье и он с приспущенными штанами.

Слова протеста застряли в горле, потому что Егор, ловко просунув руки под её ягодицы, потянул её на себя, одновременно проникая внутрь, растягивая нежные воспаленные его ласками складочки. Ника протяжно застонала. Было немного больно, он вошёл сразу до упора. Но боль мгновенно отошла на задний план, уступив место обжигающему удовольствию.

Не дав ей опомниться, Егор яростно задвигался, впечатывая себя в неё. Врезаясь. Двигая её и, двигаясь в ней. Издавая приглушенные стоны и вырывая такие же с губ Ники. Та вцепилась пальцами в подлокотники, не замечая, как причиняет боль ногтям.

Существовали только их тела, бешено соединяющиеся, и страсть, что вскипала в крови.

Кончили они вместе. Ника жалобно застонала, когда внутри неё взорвался вулкан.

И сразу пришло бессилие.

Егор уперся лбом ей в плечо. Не дав себе отдохнуть, прийти в себя, он быстро разорвал контакт, выйдя из неё, и так же ритмично стал поправлять одежду, смотря на Нику.

Его лицо было холодным, взгляд жестким и отстраненным.

На Нику нашло оцепенение. Она, практически не в состоянии пошевельнуть ни руками, ни ногами, кое-как собрала себя в кучу, иначе и не скажешь – свела ноги и дрожащими руками прикрыла грудь разорванным платьем.

Егор провел рукой по волосам.

– Ника… То, что сейчас… – он оборвал себя. – Да мляяяять…

– Ты… ты изнасиловал меня…

– В каком месте, Ника?! – от яростного рычания Егора, казалось, задребезжали стекла. – Да катись всё к чертям! Ты хотела, чтобы я ушёл! Я ухожу! Душу мне всю вывернула наизнанку! Изнасиловал я её… Заеб…сь!

Ника испуганно моргнула, не ожидая столь эмоциональной вспышки.

Егор сдержал слово – развернулся, на ходу приводя одежду в порядок, и хлопнул дверью, оставив растерянную и раздавленную Нику одну.

Несколько минут девушка сидела, не шевелясь.

Он же сейчас вернется…

Вернется.

Обнимет её.

Ласково поцелует.

Вернется…

Ника не поняла, когда начала плакать.

Дотронулась до лица и почувствовала, что щека мокрая. С удивлением отняла руку, провела пальцами друг по другу, удостоверяясь.

А потом Нику прорвало. Она закрыла руками лицо и разрыдалась.

Дни тянулись серой полосой.

Один за другим.

Погода резко изменилась и пошли дожди.

Вероника, и без того ходившая сама не своя, с одной стороны даже была рада дождю – под стать настроению. По крайней мере, никто особо не удивлялся её потухшим глазам, потому что при затяжном трехдневном дожде настроение портилось даже у заядлых оптимистов. Девочки и те приходили на танцы не в полном составе. Звонили ей и придумывали нелепые отговорки. Ника не настаивала – сил не было.

У неё у самой было лишь одно желание – забраться под плед и не высовывать носа никуда.

Хотя нет, тут она лукавила.

Было ещё одно желание.

Чтобы позвонил Егор.

Она часами гипнотизировала телефон, но особый рингтон так и не звучал.

Один раз пошёл сигнал, Ника была на кухне. Услышав его, кинула всё. И не успела. Потому что сигнал резко оборвался. Такое бывает, когда человек по ошибке набирает.

У Ники было чувство, что она со всей дури врезалась в стеклянную стену. Стекло задребезжало. Вот-вот обрушится на неё, рассыплется миллионом частичек, и те вопьются в неё, кромсая и раня. И она истечет кровью. Да что говорить… Она уже истекала кровью, зажимая себе рот и не позволяя боли вырваться наружу.