ты, ты, познающий человек, всего только тропа и след моей воли: воистину, моя воля к власти ступает в ногу с твоей волей к истине!.. Лишь там, где есть жизнь, есть воля: не воля к жизни, но… воля к власти! Живое существо многое ценит выше, нежели саму жизнь; но в самой этой оценке говорит – воля к власти!» Так некогда научила меня жизнь: и с этой наукой я разрешил загадку ваших сердец, ваших, мудрейшие… Своими ценностями и вероучением о добре и зле вы осуществляете власть, вы, оценщики ценностей… Но еще более могучая власть и преодоление вырастает из ваших ценностей… И тот, кому суждено быть созидателем добра и зла, воистину, должен вначале быть разрушителем и взламывать ценности. Так величайшее зло принадлежит величайшему благу…» (З, II, 12).

Чтобы понять, насколько органично эта теория является продолжением более ранних опытов Ницше, нужно вспомнить, что он писал о подчинении и господстве, о самопожертвовании ради власти, о взаимозависимости добра и зла:

«Те способности, которые представляются ужасными и считаются антигуманными, на самом деле, возможно, и есть та плодотворная почва, на которой единственно и может произрасти все гуманное в побуждении, действии и деянии» («Состязание Гомера»).

«[Добродетельный человек] всегда восстает против слепой воли фактов, против тирании происходящего и подчиняет себя законам, которые не являются законами исторического потока… либо борясь со своими страстями, как ближайшими брутальными проявлениями своего существования, либо посвящая себя целомудрию» (НИ, 8).

«От св. Луки 18: 14, исправленное. Унижающий себя желает возвыситься» (ЧС, 87).

«Существует вызов самому себе, утонченным проявлением которого являются многие формы аскетизма» (ЧС, 137).

«Когда человек ощущает чувство власти, он ощущает и называет себя благом…» (Р, 189).

«…Философия была чем-то вроде возвышенной борьбы за тираническое господство духа» (Р, 547).

«…Тот аспект силы, который использует гения не для труда, а для самого себя как объекта труда; то есть, для обуздания самого себя…» (Р, 548).

«…Оценка и иерархия рангов человеческих побуждений и действий… всегда является выражением потребностей сообщества и стада» (ВН, 116).

«Самые сильные и самые злые души до сих пор продвигали человечество более всех… злые побуждения столь же полезны, необходимы и спасительны для видов, сколь и добрые» (ВН, 4).

С позиций воли к власти Ницше теперь смог увидеть в борьбе за выживание дарвиновского учения особый случай борьбы за господство:

«Желание сохранить себя есть выражение состояния бедствия, нехватки поистине главного побуждения к жизни, которое стремится к распространению власти и с учетом этого довольно часто подвергает сомнению целесообразность самосохранения и жертвует им… в природе господство является состоянием не бедствия, а избытка и расточительности, иногда граничащее с абсурдом. Борьба за существование – это лишь исключение, временное ограничение основной воли к жизни; борьба, большая и малая, направлена повсюду на превосходство, рост и распространение, на власть, согласно воле к власти, которая и есть самая воля к жизни» (ВН, 349 – в книге пятой написанной после «Заратустры»).

«Физиологам следует вновь задуматься, прежде чем выдвигать инстинкт самосохранения в качестве кардинального стимула органического существа. Живая особь хочет прежде всего испытать свою силу – сама жизнь есть воля к власти: самосохранение – это только одно из косвенных и наиболее частых следствий этого. Словом, здесь, как и везде, следует остерегаться излишних телеологических принципов! – таких, как инстинкт самосохранения» (ДЗ, 13).

Теперь он может попытаться объяснить то, что отказывался объяснять раскритикованный им некогда Давид Штраус: происхождение «хороших» качеств из «злых» в том мире, каким он оказался после Дарвина.

«Хорошие» качества суть сублимированная, утонченная страсть, а страсть теперь следует понимать как волю к власти:

«Когда-то у тебя были страсти, и ты называл их злом. Но теперь у тебя есть только добродетели: они выросли из твоих страстей… Когда-то были свирепые псы у тебя в подвалах: но, в конце концов, они превратились в птиц и сладостных певцов. Из своих ядов ты приготовил себе бальзам; ты подоил свою корову – бедствия, – теперь ты пьешь сладкое молоко ее вымени» (З, I, 5).

Чтобы стала возможна добродетель, необходимо дать волю «злым» страстям, ибо они являются единственным источником добродетелей, единственной движущей силой. Отсюда враждебность Ницше по отношению к тем, кто искореняет страсти, поскольку такие представляют опасность: он не отрицает, что воля к власти опасна, но ее следует контролировать, «сублимировать», а не ослаблять и не уничтожать:

«Недостаточно того, что молния более не причиняет зла. Я не хочу устранять ее: ее следует обучить – работать на меня» (З, IV, 13, 7).

Вот почему он осуждает слабость, как бы она ни маскировалась – например, как «умеренность»:

«Не ваш грех, но ваша умеренность вопиет к небу, ваше убожество в грехе вопиет к небу!» (З, I, предисловие, 3).

Большое зло даже предпочтительнее слабости, ибо оно дает почву надежде: где великое преступление, там и великая энергия, великая воля к власти, следовательно, возможность «самопреодоления». Ницше совершенно недоступен пониманию до тех пор, пока не придет понимание того, что преодоление себя он рассматривал как самую сложную из всех задач, вместе с тем и как самую желаемую; что он считал волю к власти единственным живым стимулом в человеке; что сильная воля к власти всегда требовалась там, где решались сложнейшие задачи; и что поэтому человек с сильной, но неуправляемой волей к власти предпочтительнее человека, чья воля к власти ослаблена, хотя первый конечно же более «опасен». Поскольку «добро» есть сублимированное «зло», зло носит позитивный характер, и искоренение злых побуждений не пройдет бесследно и для добра – оно тоже исчезнет. Уничтожить «добрую Эриду» означает уничтожить человечество, которое выросло таким, каким выросло, через соперничество. И потому «лучше… Чезаре Борджиа, чем Парсифаль» (ЕН, III, 1): лучше злодей, чем тот, чья добродетель состоит в беззлобности, неспособности творить зло. Те, кто полагает, что Ницше восхищался Чезаре Борджиа как таковым, не поняли его: восхищавшими его людьми были те, чья воля к власти была сильна, но сублимирована в созидательность, люди, которые «стали теми, каковы они есть», сверхлюдьми (Ubermenschen):

«Я обучаю вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что следует превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его? До сих пор все существа создавали что-то выше себя: а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию животного, нежели превзойти человека?.. Сверхчеловек – это смысл земли. Пусть ваша воля скажет: сверхчеловек да будет