они необходимы для достижения этого главного момента: если убрать хотя бы одно событие, все последующее изменится. Жизнь, к которой следует стремиться, несет в себе огромное количество радости – радости чувства, что власть возрастает, что очередное препятствие преодолено. Поэтому сверхчеловек как человек, чья воля к власти превзошла все, победив самое трудное, является самым радостным человеком и оправданием существования. Такой человек будет утверждать жизнь, любить жизнь и говорить «Да» даже нужде и страданию, потому как он понимает, что радость, которую он познал, была бы невозможна вне боли, которую он также познал; и, поскольку его не ужасает мысль, что радость жизни будет повторяться бесконечно, он не станет уклоняться от знания, что его боль также должна повторяться:

«Вы когда-нибудь говорили «Да» радости? О, друзья мои, тогда вы также говорили «Да» и всем горестям. Все вещи связаны и переплетены… Если вы когда-либо говорили: «Ты мне желанно, счастье, миг, мгновение!», то вы хотели, чтобы вернулось все!» (З, IV, 19, 10).

Чувство возрастания власти, чувство радости сами по себе уже оправдывают вечное возвращение, ибо радость желает вечности:

О человек, внимай!

Чем речь полуночи полна!

«Я почивал,

Но пробудился ото сна:

Сей мир глубок,

Днем эта бездна не видна.

Бездонна скорбь,

Но радость глубже, чем она.

Скорбь гонит: прочь!

Но радость вечности верна

И в глубь нее устремлена!

(З, III, 15, 3; IV, 19, 12)

Глава 12

Отшельник

Чтобы жить одному, нужно быть животным или богом, – говорит Аристотель. Есть, однако, и третий случай: нужно быть обоими – философом.

Ф. Ницше. Сумерки идолов

1

Завершив «Заратустру», Ницше почувствовал, словно груз свалился с его плеч. Тематика и необычная экспрессивная манера этой книги зрела в нем со времен Пфорташуле и наконец обрела желанный выход. Состояние, которое он теперь испытывал, не было чувством истощения, напротив, это было чувство свободы и обновленной энергии. Теперь у него уже был рабочая гипотеза – воля к власти, – и он продолжил ее разработку в серии книг, которые можно сопоставить с дозаратустровской трилогией: «По ту сторону добра и зла» (1886), «О генеалогии морали» (1887) и «Сумерки идолов» (написана в 1888-м, опубликована в 1889 г.). Стилистически эти работы отличаются от книги «Человеческое, слишком человеческое» так же, как последняя отличается от «Рождения трагедии». Произошло слияние чистоты и краткости «вольнодумного» периода со страстностью «Заратустры», и плодом этого брака стал стиль страстной краткости, к которому, по-видимому, долго стремился автор:

«Создавать творения, которые времени не по зубам; в форме и веществе соперничать с малым бессмертием – я никогда не был достаточно скромен, чтобы требовать от себя меньшего. Афоризм, апофтерма, в которых я первый мастер среди немцев, суть формы «вечности»; моя задача – в десяти строках сказать то, что любой другой говорит в книге, а иной и в книге не говорит» (СИ, IX, 51).

Афористичная форма постепенно отходит, но дух афоризма – итог длительного процесса размышления в единственной пронзительной строке – сохраняется. В этом отношении «Сумерки идолов» – самое короткое из значительных произведений Ницше – является афористическим итогом всей его мысли.

В основу этих публикаций (и кратких книг 1888 г., о которых речь пойдет ниже) легли неопубликованные материалы, предназначенные для того, что должно было стать главным событием постзаратустровских лет: расширенное содержание его работы, называемой либо «Воля к власти», либо «Переоценка всех ценностей». Появление на свет после его смерти собрания заметок и афоризмов под прежним названием вызвало замешательство в понимании его намерений касательно этого труда; о том, что же произошло на самом деле, речь пойдет в главе 14.

В 1883–1888 гг. Ницше проводил лето в Сильс-Марии, зиму – в Ницце; в периоды межсезонья он в основном бывал у Гаста в Наумбурге, куда вернулся в начале сентября 1883 г. Он был настроен восстановить прежние отношения с матерью и сестрой, но его намерения не нашли отклика, и с его приездом ситуация еще более обострилась. Враждебность Элизабет по отношению к Лу Саломей ничуть не угасла, а точка зрения матери на эту «историю» полностью совпадала с позицией дочери, чьими глазами она на все смотрела. Как уже упоминалось, Ницше был особенно сдержан там, где дело касалось выражения эмоций, и эта сдержанность – достаточно обычная, именуемая, как правило, деликатностью, – удерживала его от разговоров с матерью о Лу и о своих к ней чувствах. В Наумбурге за ним к тому времени закрепилась репутация человека, который уже более не общается с «респектабельными людьми», причем представление о респектабельности было таково, что полностью исключало из списков общения Лу Саломей и Пауля Рее, зато благоволило к известному тогда лидеру антисемитов д-ру Бернхарду Ферстеру, с которым, к изумлению Ницше, незадолго до того состоялась помолвка Элизабет. Чувство того, что две его ближайшие родственницы совершенно не понимали его, усилилось после их настоятельных требований, чтобы он вернулся к университетской жизни. Он еще был полон «Заратустрой» и мечтами о еще более великих свершениях, и предложение отказаться от этого ради университетской должности – даже в том случае, если бы ему позволяло здоровье, – было наименее приемлемым из всех возможных. В начале октября он уехал из Наумбурга и вернулся в Геную. Его самочувствие, писал он 22-го числа Овербеку, было «плохо, как никогда», и в конце ноября он направился в Ниццу: теперь он верил в то, что ему необходим «сухой воздух», а в Ницце, он слыхал, его предостаточно. Наконец-то он нашел подходящий для себя город и прожил там до 20 апреля следующего года.

С наступлением летней жары он стал подумывать о том, чтобы перебраться в Сильс-Марию, но прежде навестил в Венеции Петера Гаста, у которого погостил с 21 апреля до 12 июня. Гаст играл ему только что законченную им комическую оперу «Венецианский лев»; Ницше пришел в восторг и решил, что всегда и всюду будет всячески содействовать исполнению музыки Гаста, насколько это в его силах. Двухнедельный визит к Овербеку в Базель с 15 июня по 2 июля был испорчен тем, что весь этот срок Ницше проболел; поправившись, он направился в Сильс-Марию, но прибыл туда только 16 июля, заехав по пути в Пьор близ Арау и в Цюрих; там он оставался до середины сентября.

Самым приметным событием тех месяцев был визит Генриха фон Штайна