— То не моя, то королевская воля.

Елена нахмурилась, пошла к саням. Уже усаживаясь, спросила:

— Неужели король боится слабой женщины?

Степанка очнулся. Перед глазами закопченная стреха избы, паутина прядями. С трудом приподнял голову, глянул вниз. Он лежал на палатях, а у печи хлопотала бабка в свитке из домотканого холста и темном платке, завязанном у подбородка. В углу избы на скамье, вытянув через всю избу ноги в лаптях, сидел мужик средних лет и усердно ковырял швайкой конскую сбрую. Мужик был по-цыгановатому черный и чем-то напоминал Степанке мастера Богдана. На всю избу пахло хлебной брагой и сыромятиной.

Увидев, что Степан вертит головой, мужик подморгнул ему весело, отложил сбрую.

— Ну-ткась, Петрусь, напои его, — сказала старуха.

Степан поднапряг память и припомнил все как наяву. Огневой наряд стоял на взгорке напротив Смоленских ворот. В метель, когда дозорные зазевались, из крепости вырвались конные литвины, насели на пушкарей. Те отбивались, пока не подоспела подмога. В том бою Степанку достало копье.

Петрусь сел на край полатей, приложил к Степанкиным губам корчагу. Пил Степан и слышал, как бодрящая влага разливается по телу. Потом он захотел встать, но боль в груди не дала.

Свесив ноги с полатей, Петрусь сказал:

— Теперь на поправку повернуло, а как принесли тебя к нам, думал, не жилец. Одначе матушка — знахарь отменный, выходила… Ты только, ежели литовские ратники в избу забредут, закрой очи, будто спишь.

Немного погодя Петрусь сказал:

— Наша деревня русская. Здесь места такие, хоть до самого Минска аль Киева иди, повсюду русичи живут. Дед мой Ерема еще помнил, как литовский князь Витовт Смоленск у новгородского князя отнял…

Поправлялся Степанка медленно. Уже и весна в полную силу вошла, на лето повернуло. Отцвели сады, и набухла на деревьях завязь. В деревне говорили, что совсем недалеко объявились дозоры московского войска и будто движутся русские полки к Смоленску.

* * *

Пусто и неуютно в хоромах псковского наместника Курбского. На господскую половину челядь заглядывает редко, семьи у князя Семена нет.

Там, в Новгороде, едва Курбский оправился от болезни, призвал его Василий и сказал: «Согнал хвори, теперь поезжай во Псков. С князем Великим в наместниках посиди…»

С той поры как прибыл Курбский в город, многое изменилось в Пскове. Вольнолюбивые бояре силой в Москву сосланы, а в их псковских хоромах ныне служилый люд великого князя Московского проживает. Особенно много оставил государь пищальников, псковичам в острастку.

Ночами неспокойно на душе у князя Семена. Временами думает он о том, что тиуны в подмосковных селах ненадежны, воруют от него, да и мужики шалят. Вон же сожгли Еремку с мельником и егерем.

А чаще темной тучей набегает мысль, что летят годы, за тридцать уже, а нет у него семьи. Таясь, любил королеву Елену, потом молодую Глинскую. Василий безжалостно отнял ее…

Иногда подумывал князь Семен: не жениться ль ему на одной из дочерей боярина Романа?

Прошлой весной приехал дворецкий Роман с семейством и другими московскими боярами в Псков. Вотчины им дали и села с деревнями, какие лучше, по выбору, неподалеку от города, боярам псковским на зависть. Псковичи на московских бояр косятся, злобствуют. Они-де у государя к сердцу ближе.

Дворецкий Роман Курбского, что ни вечер, в гости зазывал. От него и узнал князь Семен, что княжна Елена все еще проживает в великокняжеских палатах, а Михайло Глинский хоть и приехал в Москву, но забрать племянницу к себе не торопится, а государь и не настаивает.

Зимой докатилось до Пскова известие о неудачном походе государевом на Смоленск. Псковичи тоже выставляли своих ратников. Ждали их возвращения нетерпеливо. Кому суждено живу остаться?

Весна тысяча пятьсот тринадцатого лета выдалась дружная, снег сошел незаметно, а лед на реке сплыл в сутки. Князь Семен радовался, от голодной зимы люду полегчает, и дожди к урожаю.

Однажды привели сторожевые ратники к Курбскому бродячего монаха. Был он в лохмотьях, борода взлохмочена. По хоромам наместничьим прошел, от лаптей следы грязи. Монах, едва князя увидел, засипел простуженно, пальцем тычет в ратников:

— Прогони, княже, этих собак. Вова како они мне шею накостыляли, пока сюда вели. А я и сам тебя искал.

Курбский повел рукой, и ратники, стуча сапогами, покинули хоромы. Монах поднял полу тулупа, долго рылся в складках не первой свежести рясы, извлек лист пергамента, протянул:

— Возьми, княже. Сие письмо надлежало мне вручить государю Московскому, да шляхи, что из Литвы на Москву ведут, опасны. Посему и надумал я податься во Псков, а уж тут свои, русичи.

— Кто ты есть? — прервал монаха Курбский.

— Али не признал, княже? — удивился монах. — Я из Вильно, дьякон православной церкви. Ты у нас бывал, как же, не единожды. Вдова, королева Елена, письмо шлет. Сигизмундовы люди обиды ей чинят, силком увезли и в замке воеводы Радзивилла держат…

— Давай письмо! — вскрикнул Курбский и всполошился, загремел на все хоромы: — Гонца немедля! — Вспомнив про дьякона, сказал: — Спасибо, что уведомил, а письмо я в Москву отправлю к государю. Отдыхай, дьякон, да отсыпайся, обратный путь у тебя неблизок…

* * *

Весной тянуло туманы по низине, и королевский замок на Турьей горе скрывался в их мутной пелене. Туман стлался с вечера и держался до полудня. Сигизмунд не любил в это время бывать в Вильно и проводил его в старом польском Кракове. Но в этот год король изменил привычке и приехал в Литву на сейм. Еще дорогой узнал о смерти королевы Елены. Саму смерть король воспринял спокойно, но известие, что Елену отравили и, верно, не без участия королевы Боны, Сигизмунда растревожило. В Литве проживало немало панов, поддерживающих Елену, и их недовольство было бы не ко времени. Слух о том, что московский князь Василий, озлобившись неудачей под Смоленском, снова готовится к войне, подтверждался. Король знал московитов. Они не из тех, кого можно, побив, заставить просить мира. Московитов сломить трудно. Но Сигизмунд уповал на помощь крымского хана. Гирей получил золота вдосталь.

Из узкого оконца замка Сигизмунду видны вымощенный булыжником двор, каменные постройки. Король сутулясь отошел от оконца, потер морщинистый лоб с залысинами и не спеша отправился в покои жены.

Несмотря на поздний час королева еще нежилась в постели. Сигизмунд остановился у изголовья, повел острыми плечами.

— Ясневельможная пани, кто просил вас заниматься политикой?

Бледное лицо королевы Боны покрылось румянцем. Она презрительно скривила губы, ответила надменно:

— На что намекает король?

— А вам не известно, о чем мовят литвины и ляхи? Вас, ясневельможная пани, и Радзивилла винят в смерти королевы Гелены.