— Да это же известно всем в Хоббитании от мала до велика! Да и в Красной Книге об этом подробно сказано…

— В Красной Книге?! — разом подобрался хронист. — Кто ж из моих собратьев по перу не слышал об этом удивительном повествовании, дошедшем до нас лишь в кратких, недостоверных и неполных выписках и позднейших пересказах! Красная Книга — заветная мечта любого хрониста! Уж не читал ли её почтенный хоббит?

В голосе Теофраста зазвучала страстная мольба. Казалось, для него сейчас действительно ничего не существовало дороже этого вожделенного, почти сказочного труда. Он весь подался вперёд, его пальцы сплелись, на высоком сухом лбу появились бисеринки пота. И Фолко решился.

— Да, я читал её, — медленно ответил он, — и даже могу показать её тебе, почтенный Теофраст!

Торин испуганно вскочил с кресла, девушка вскрикнула от неожиданности, Теофраст — старый, почтенный и уважаемый хронист — подпрыгнул так, как не смог бы, наверное, в лучшие годы молодости, и вцепился в плечи оторопевшему Фолко, закружившись вместе с ним по гостиной, не распевая, даже не выкрикивая, а прямо-таки горланя нечто безумно-радостное. Полы его тёмного просторного плаща разметались, волосы спутались, но он ничего не замечал. От поднявшегося шума проснулся Малыш и в суматохе схватился за стоящую около камина кочергу.

Наконец Теофраст успокоился и, тяжело дыша, отпустил хоббита.

— Я ваш неоплатный должник, почтенный Фолко, — сказал он, и друзья смущённо отвернулись — на морщинистом лице хрониста блеснула стыдливая слеза. — О благословенная судьба, что послала мне на старости лет такую радость! Но, — он вдруг спохватился и стал серьёзен, — если вы только покажете мне её, это будет всё равно, что дать голодному краюху хлеба, а затем вырвать из рук, не дав откусить ни кусочка! О Фолко, сын Хэмфаста, да хранит тебя Светлая Элберет, ты мог бы сделать великое благодеяние, разрешив мне скопировать её!

— Но мы вот-вот выходим, — слабо попытался возразить хоббит, — и не могу я оставлять её в чьих бы то ни было руках, да простит меня достойнейший Теофраст.

— Да, да, я всё понимаю, — поспешно закивал хронист. — Кто ж оставит такое сокровище! Но я и не прошу этого! Будьте моими гостями в течение следующих семи дней, и за это время под вашим надзором десять самых искусных писцов перепишут её, работая день и ночь! Мы аккуратно разнимем её, а потом снова сошьём. Не надо бояться за её сохранность, — он успокаивающе вытянул руки, — мы делали так много раз, мы знаем, как обращаться с оригиналами великих манускриптов! А вы можете теперь требовать от меня всё, что окажется в моих силах…

Хронист опустил руки и устало умолк, точно выложился до конца во время этой вспышки. Его голова постепенно склонилась на грудь. Фолко слушал его со смешанным чувством удивления и неловкости. Но он не умел ещё отказывать и поэтому тихо сказал «да».

Когда схлынули восторги хрониста и они уговорились, что хоббит принесёт ему Красную Книгу на следующий день, нетерпеливо ожидавший Торин спросил наконец то, что интересовало их:

— Почтенный Теофраст, мы ненароком слышали часть вашей беседы с Олмером из Дэйла, как ты назвал его. И одно никак не идёт у меня из головы: почему он, судя по твоим словам незаурядный человек, так зло говорит об эльфах?

Теофраст помедлил, собираясь с мыслями:

— Не совсем понимаю, чем он так заинтересовал вас, но, по моему мнению, именно у таких сильных людей иногда обострено чувство обречённости Смертных, осознание конечности нашего бытия. А рядом — раса Перворожденных, Бессмертных, вожди которых в незапамятные времена приложили руку к Проклятию Людей, которое ведь, если разобраться, и привело к гибели Нуменора! Вы должны знать эту историю лучше меня. Его гордое сердце восстаёт против того, что наши судьбы были в какой-то мере предопределены Бессмертными. Отсюда, наверное, его неприязнь к Дивному Народу. Я не разделяю его взглядов, — добавил Теофраст, — но считаю, что его право — говорить то, что думает.

— А что такое «Великая Лестница»? — спросил Фолко.

Он вспомнил, как вздрогнул хронист в корчме, услышав эти слова. Да и сейчас лицо Теофраста омрачилось. Он заговорил тихо и медленно, казалось, с трудом подбирая слова:

— Это очень древняя и непонятная легенда. Она известна мало кому из смертных Средиземья. Я прочёл о ней в эльфийских пергаментах, в той их части, что написана ещё на староэльфийском. Когда-то у Перворожденных существовало предание, что наш мир пронзает исполинская, почти бесконечная лестница, берущая начало в подземном мире ужаса и первозданного зла, который иные именуют Унголиант. Оттуда она поднимается на поверхность, проходит через наш мир и уходит в заоблачные выси, в вечно голубое небо и там, в равнинах необъятной высоты, заканчивается звёздной пристанью, к которой, устав от бесконечных скитаний по небесным тропам, пристаёт иногда корабль Эарендила со сверкающим Сильмариллом на челе. Ступени этой лестницы были сложены из чистого мифрила. Предание не повествует, кто был строителем этой лестницы, но там было сказано, что Саурон, в зените своего могущества, сумел разобрать какую-то её часть, что находилась ближе к земле, и употребил её на строительство Барад-Дура, Чёрного Замка. Поэтому Эарендил и не может больше спускаться под облака и наблюдать за жизнью Средиземья, ради которого он обрёк себя на вечные блуждания по небосводу… Как жаль, что это всё — лишь красивые сказки! — Теофраст вздохнул. — Эльфы когда-то считали, что, поклявшись Великой Лестницей, Перворожденный или же смертный даёт самое крепкое обещание. Прислужники же зла, напротив, клялись нижней её частью. Вот почему я был так удивлён, услышав от Олмера эти древние слова. Хотел бы я знать, откуда их почерпнул этот золотоискатель…

Теофраст мечтательно покивал головой и умолк. Комнату затопила тишина. Все молчали, а в груди Фолко вдруг появилась незнакомая раньше сосущая боль, безнадёжная тоска по небывалому, по всей ушедшей прелести старого мира, по его магии и по его чудесам. Малыш подозрительно шмыгнул носом.

— Да, нам, хронистам, нелегко сейчас, — негромко продолжал Теофраст, как бы размышляя вслух, — люди мало интересуются делами прошлого, предпочитая мелкие и сиюминутные заботы настоящего. Редко, очень редко удаётся встретить настоящего собеседника. Олмер — один из них. Его жизнь темна и непонятна, но он мыслит и рассуждает, он много знает и много рассказывает, и поэтому я всегда с радостью встречаюсь с ним… Только теперь не в моём доме, ибо, как я заметил, есть тут одни глаза, следящие за ним пристальней, чем нужно! — В его голосе появились незнакомые ворчливо-тревожные нотки. — Да, да, это касается тебя, Сатти, не отворачивайся, я это заметил, как только Олмер перешагнул наш порог!

Девушка покраснела и быстро закрыла лицо ладонями. Теофраст ещё несколько мгновений внушительно помолчал, грозя своей юной помощнице крючковатым, старческим пальцем.

— Поэтому, когда он пригласил меня, — продолжал хронист, — я и решил, что отныне буду встречаться с ним где-нибудь в другом месте, и судьба послала мне удачу!

Он улыбнулся друзьям, словно лучик весеннего солнца упал на морщинистую кору старого дуба.