Уолтон нахмурил лоб.

– А потом выяснилось другое?

– Верно. – Колборн тяжело вздохнул и опустил широкие плечи. – Ричард был еще жив, когда упал в воду. Однако он был без сознания или не смог перевернуться на спину. Парень утонул.

Я отшатнулся, впечатавшись в стену. Я чувствовал дурноту и головокружение, пульс стучал слабо и отдаленно. Утонул. Не внезапный удар, за которым следует безболезненная тьма. Нет – воздух и тепло, медленно утекающие в воду. Кровь отливает от конечностей и устремляется к груди – последней линии обороны, а затем в сердце проникает сокрушительный холод. Асфиксия. Переохлаждение. Смерть.

Я крепко зажмурился, стиснул кулаки так, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Голос Колборна прозвучал резко и четко:

– Что-то не сходится. Мы кое-что упустили.

– Мы нашли бутылку виски?

– В лесу, примерно в четверти мили от причала. Сперва мы считали, что Ричарда могли ударить ею, но она была не тронута. Пуста – и на ней были лишь его отпечатки. Итак, что за чертовщина творилась между тремя ночи и пятью тридцатью утра?

– Это приблизительное время смерти? – Уолтон.

– Настолько точно, насколько смогла определить судмедэксперт.

Она оба вновь замолчали. Я не смел пошевелиться в своем укрытии.

– Что думаешь? – в конце концов спросил Уолтон.

Колборн шумно вздохнул. Я опять осторожно наклонился вперед, чтобы увидеть его.

Колборн покачивал головой.

– Эти ребята, – протянул он, – четверокурсники. Что-то не то с их версией. Я им не верю.

– Почему?

Колборн поморщился.

– Толпа актеров. Они могут лгать, и как мы это поймем?

– Боже мой!

В комнате вновь наступила тишина.

Затем Уолтон спросил:

– И что нам делать?

– Будем продолжать слежку. И ждать, пока один из них не сломается. – Он пожал плечами и добавил: – Они вшестером будут жить здесь. Скоро все раскроется.

Половицы заскрипели, когда Колборн и Уолтон переместились из столовой на кухню.

– Я ставлю на кузину, – донесся до меня голос Уолтона.

– Может быть, – ответил Колборн. – Там видно будет.

– Куда теперь?

– Хочу пройти до того места, где мы нашли бутылку, посмотреть, как Ричард мог добраться оттуда до причала.

– Верно. И?..

– Не знаю. Зависит от того, найдем ли мы какую-нибудь улику.

Уолтон ответил, но его голос прозвучал приглушенно и неразборчиво.

Входная дверь захлопнулась. Я осел на пол, ноги были как желе. Ричард маячил в голове и смахивал на исполина, заслоняющего все вокруг. Если бы я мог произнести хоть что-то, то сказал бы ему:

– «И вы успели

В предсмертный миг так рассмотреть подробно

Все тайны дна?»[66]

На что он мне в моих фантазиях ответил:

– «Представь себе, что да!

Не раз в тоске душа моя стремилась

Покинуть плоть, но жадность волн влекла

Ее назад. Порвать не удавалось

Ей с телом связь, чтоб ринуться свободно

В эфир небес».

– «Вы не проснулись от такой истомы?» – Я.

Наконец, он оставил Шекспира и ответил лишь:

– Нет.

Наш первый день в училище прошел на удивление тихо. Рен не появилась, а Мередит прибыла слишком поздно ночью в понедельник, так что никто из нас не видел ее, и ей дали разрешение проспать вторничные занятия. В общем, были только парни и Филиппа, и преподаватели ограничивались простым объяснением того, что будет включать в себя краткий зимний семестр между Днем благодарения и Рождеством. В учебную программу входили «Ромео и Джульетта», изучение боевых навыков у Камило и монологи для промежуточных экзаменов. Последние сразу же раздали в «Пятой студии» Гвендолин. Филиппа должна была читать речь Элеоноры из второго акта «Генриха Шестого», Александру дали причудливое признание Авфидия в любви к Кориолану. Джеймс получил монолог Постума из «Цимбелина». Гвендолин попросила сообщить Мередит, что той предназначен монолог Клеопатры. Очевидно, что это время не подходило для экспериментов, правда, за одним исключением. Мое задание оказалось необычным. Мне следовало выучить зажигательную речь Филиппа Бастарда, произнесенную им перед боем в первой сцене второго акта «Короля Иоанна».

Вечер застал нас четверых в библиотеке Замка (энергично убранной мною накануне) просматривающих и конспектирующих монологи. Ручки, карандаши, маркеры и блокноты были разбросаны на каждом столе. Огонь в камине озарял комнату, но не мог полностью прогнать холод. Мы с Филиппой сидели на диване, прижавшись друг к другу под толстым шерстяным пледом. На полу стояли наши стаканы. Минутная стрелка каминных часов перевалила за шесть, а часовая зависла между десятью и одиннадцатью.

Филиппа продолжала делать заметки в тетради. Мои веки смежились, и я наконец позволил глазам закрыться, тяжело уронив голову на подлокотник. Я мог бы заснуть, если бы не левая нога Филиппы, которая упорно постукивала мою голень.

Строфы монолога Филиппа Бастарда кружили в голове, разрозненные и хаотичные, еще не упорядоченные и не отложившиеся в памяти:

«Хотите ль слушать вы меня?..

Забыть на время надобно свои

Раздоры вам и вместе грозной силой

На город их стремительно напасть…

Когда же их сровняем мы с землею,

То кто тогда вам может помешать

Резню опять между собой начать?»[67]

Я вздрогнул и сел, когда тихий голос произнес:

– Извините, что опоздала.

– Рен! – Джеймс вскочил со стула.

Она стояла в дверях, сонная и усталая, с дорожной сумкой на плече.

– Мы думали, ты не прилетишь, – сказал Александр.

Он бросил неприязненный взгляд на Филиппу, которая мудро его проигнорировала.

– Вы тогда, наверное, жутко устали от меня. Надеюсь, вы хотя бы успели отдохнуть, – сказала Рен, когда Джеймс снял сумку с ее плеча.

– Что ты говоришь! Конечно же, не устали! Ты как?.. – спросила ее Филиппа, вставая и подбегая к Рен.