Ночью я опять следил за улицей с девяти часов вечера до часа ночи; и все китайцы были на месте… они либо расхаживали, либо стояли где-то неподалеку. Время от времени подъезжал автомобиль и останавливался на какое-то время на углу соседнего квартала, откуда прекрасно была видна лавка Хуала Миггета.

Второй помощник вернулся на борт незадолго до того, как я спустился вниз. Я видел, как он входил в лавку и оставил ее в начале десятого, и с помощью бинокля заметил парочку китайцев, пристроившихся к нему на улице за спиной, после того, как он вышел из магазинчика редкостей; однако в итоге они все-таки отстали, убедившись в том, что видят обыкновенного покупателя.

Я спросил у второго помощника, видел ли он кого-нибудь в лавке, когда передавал записку. Он ответил отрицанием, однако добавил, что, когда покупал трость, в двери позади прилавка вдруг появилась рожа самого рослого из всех китайцев на свете, упорно рассматривавшего моего подчиненного в течение, должно быть, целой минуты.

— Я уже подумал, было, что у него не все дома! — сказал мне второй помощник. — Будь он хоть чуть пониже ростом, я бы спросил, какого дьявола ему надо. Однако колосс этот был настолько громаден, что я постарался промолчать. Как, по-вашему, это тот самый парень, который сидел в задней гостиной с ножом на коленях?

— Не удивлюсь, если так, — ответил я.

— Именно об этом я и подумал, — ответил второй. — На вашем месте, сэр, я бы не стал соваться в это дело. Эти китайские черти, все как один убийцы! Им ничего не стоит перерезать горло человеку!

— Полностью согласен с твоим пониманием этого народа, — сказал я. — Но я справлюсь с этими трудностями.

Позже, днем, я отправился в город, где сделал парочку дел; а потом завернул в костюмерную Джелла, где меня чуточку расписали гримом, а кроме того, наделили соответствующей физиономии одеждой. В подобных делах я стараюсь соблюдать максимальное правдоподобие.

Входил внутрь я таким, как обыкновенно, — со светлыми волосами и бородой, но не рыжий. Рыжим меня непредубежденный человек не назовет. Брови мои чуть посветлее, кожа белая, с красным оттенком. Одет я был в саржевый мундир с пуговицами и фуражку. Вышел я с черной бородой, усами и бровями, выкрашенными, конечно, смываемой краской. Кожа моя сделалась коричневее, а на мне появился костюм в клеточку, шахматную в истинном смысле этого слова этого слова, складной цилиндр, и гетры на башмаках. Словом, я сделался воплощением американского представления об определенной разновидности английского туриста. Господи, помоги ей. Она нуждается в этом.

Завернув в книжный магазин, я приобрел путеводитель по Фриско — из числа тех глянцевых складных книжек, разворачивающихся в целый фатом и усыпанных фотографиями Телеграфного холма, прибрежной полосы, паромов, видов на залив и Окленд, не забывая даже о глинистых равнинах по ту сторону залива, возле которых в прежние времена дюжинами отстаивались клипера, выжидавшие поднятия цен на зерно.

Ну, а после этого, я направился прямо к воде, держа путеводитель в руках и то и дело заглядывая в него — прямо как какой-нибудь там пятилетка.

И в итоге я оказался возле лавки моего китайца и принялся рассматривать лаковые шкатулки, бамбуковые трости, амулеты… изготовленные в Бирмингеме восхитительные вариации на тему некоторых языческих богов, производившие на меня неизгладимое впечатление. Во всяком случае, надеюсь, что со стороны казалось именно так. Скажу по секрету, я действительно веселился, поскольку познания мои, скажем так — в богологии — достаточны для того, чтобы подметить фантастические искажения, которые рождает невежество, каждый день обрушивающее их на головы невежд. Там были боги, каждая черта которых могла рассказать свою повесть, или сделать человеку, отчасти сведущему тайный и зачастую непристойный намек; однако линии и очертания их были для понимающих глаз бессмысленными и перепутанными, похожими на те каракули, которые оставила бы рука невежественного негра, попытайся он воспроизвести написанное по-английски письмо. Тем не менее, подделкой было отнюдь не все.

Итак, я смотрел на богов; и записываю это потому, что в процессе этого меня осенило первое сколько-нибудь ясное представление о том, как можно разрешить некую фазу той ситуации, в которой оказался Хуал Миггет.

Я вошел в лавку, и Хуал Миггет вышел навстречу, чтобы обслужить меня. Лицо его казалось мрачным и желчным, явно указывавшим на то, что выдержке его приходит конец.

— Мне хотелось бы взглянуть на некоторых божков из витрины, — проговорил я, стараясь произносить слова более высоким голосом. — Подобные вещицы всегда интересовали меня.

Полукровка, не говоря ни слова, подошел к окну и отодвинул стеклянную перегородку. Я мог видеть, что он, хотя бы на время утратил всю повадку торговца, превратившись в некое подобие живого автомата.

Сдвигая стекло, он сделал широкий жест рукой, приглашая меня взглянуть на божков и сделать свой выбор. Он казался оглушенным своей ситуацией, слишком усталым и унылым, чтобы прибегнуть к любой из практикующихся торговцами уловок.

Последовав предложению, я взял первого из божков, потом другого, с любопытством рассматривая бирмингемскую работу. Наконец в руки мне попал бронзовый Козлобог, заинтересовавший меня с самого начала. Фигурка редкая и должна чего-то да стоить. Я бросил взгляд на Хуала Миггета, однако он даже не смотрел на меня. Он прислушивался к чему-то, с испуганным, полным отчаяния выражением на плоском лице. Наконец, пробормотав какие-то извинения, он пересек лавку и вернулся за прилавок.

Я понял, что он услышал или вообразил, что услышал, какой-нибудь звук, донесшийся из футляра для мумии, в котором находился его сын.

Пока он отсутствовал, я начал рассматривать загогулины, то есть линии, на фигурке Козлобога. Они сообщили мне множество крайне интересных и абсолютно не пригодных для печати фактов, способных показаться отвратительными даже наиболее сдержанному, современному и уравновешенному человеку.

Обследуя линии, окружавшие основание фигуры, я заметил старинный потайной знак «открой», чередой двойных уменьшающихся кружков уводящий глаз к потайным защелкам. Я решил, что обследовать стоит мосол человеческой лодыжки нал ногой Козла, и многозначительно повернутый внутрь большой палец третьей руки. Нажав на выступающую кость лодыжки, потянув за палец, сперва к себе, потом от меня, я добился того, что дно фигуры упало в мою руку, открыв внутри бога отверстие, достаточное для того, чтобы вместить мою голову; поскольку идол был почти трех футов в высоту и двух в ширину.

В полости ничего не оказалось, и я вернул «крышку» на место, причем, ложась в выемку, она дважды негромко щелкнула.

Когда я завершил свое исследование, Хуал Миггет вновь появился из-за прилавка, уже с менее озабоченным видом. Он направился прямо ко мне, и я сделал рукой некий знак, после чего он остановился и слегка вздрогнул, охваченный волнением и сомнением. А потом ответил на знак.

— Брат, — негромко проговорил я своим естественным тоном и сделал следующий знак. И он тут же узнал меня.