Я не стал ничего говорить ему о тайнике, устроенном внутри Козлобога. Если Хуал Миггет не знал своего дела достаточно хорошо, чтобы уметь читать завитки, учить его этому не входило в мои интересы. Я продолжал вертеть в руках божка, как бы разглядывая его, и все это время говорил, рассказывая ему свой план.

— Сегодня, — сказал я, — ты дашь своему сыну совсем немного опиума. Утром я приду сюда под руку с леди. Мы с ней займемся осмотром твоих редкостей. Потом она снимет платье, шляпку и вуаль. Под платьем у нее, или точнее у него, потому что это будет мужчина, будет костюм твоего сына, который ты должен передать мне сейчас. Когда все будет готово, мы поднимем шум в лавке, чтобы выманить наружу того рослого китайца с ножом, который караулит в твоей комнате. Но прежде, чем ему представится возможность схватить этого человека, которого он примет за твоего сына, тот, будучи спортсменом, быстро выбежит из твоей лавки, и бросится прямо к воде, где его будет ждать спортивная лодка с заведенным мотором. Рослый, естественно, увяжется за ним, как и все прочие наблюдатели с улицы. Мой человек переплывет через залив в Окленд и, если ничего не случится, окажется там много раньше, чем кто-нибудь из преследователей сумеет найти другой катер.

Ну а мы тем временем извлечем твоего сына из футляра для мумии, тут же, за прилавком переоденем его в женское платье, а голову прикроем шляпкой и вуалью. Я под руку выйду с ним из лавки и проведу к своему кораблю, пока внимание почтенного общества будет обращено к бегству тренированного спортсмена, которого оно примет за твоего сына. Он будет едва стоять на ногах после принятой дозы наркотиков, однако сможет опираться на мою руку, к тому же идти до корабля придется недалеко. Ясно ли ты видишь всю перспективу?

— Столь же ясно как луну в безоблачную ночь, брат кэп, — ответил китаец. — Истинно…

— Одну минуту, — прервал его я. — Быть может, твоя радость несколько уменьшится, когда ты узнаешь, что история эта обойдется тебе ровно в тысячу долларов и ни центом меньше, плюс стоимость провоза твоего сына до Англии. Тот парень, который пойдет на риск, не согласится на меньшую сумму. Я уже заплатил ему вчера авансом пятьсот долларов, а завтра, если все закончится благополучно, заплачу вторую половину.

Хуал Миггет не стал торговаться. Достав из своего шкафа пачку купюр, он отсчитал мне нужную тысячу долларов.

— За его проезд я возьму с тебя полторы сотни, — продолжил я. — Столько компания в прошлый раз взыскала с недотепы-немца, возвращавшегося домой вместе с нами.

Китаец заплатил мне и эту сумму, а я тем временем все крутил в руках Козлобога, словно бы действительно раздумывая, покупать его или нет, — на тот случай, если за нами следили. Наконец я серьезно спросил у китайца, сколько он хочет за этого идола, потому что имею слабость к подобного рода вещам.

Тут в глазах его немедленно зажглась жадность, и он произнес:

— Одну тыщу долларов.

На самом деле фигурка стоила, быть может, пять или шесть сотен, плюс тот навар, который он мог получить за нее согласно Кодексу нравов торговцев редкостями; однако я не стал утруждать себя спором. Столь внезапное проявление алчности, учитывая все хлопоты и риск, на который я шел ради него, было противно мне, и я просто, не говоря ни слова, поставил божка на его место на полке.

— Костюм, — сказал я китайцу, и Хуал Миггет вышел из лавки. И когда он исчез за дверью, я скользнул за прилавок и заглянул в ящик с футляром мумии, явно относившимся ко времени XVIII-й династии. На черном футляре над скрещенными на груди рельефными руками была изображена красная маска.

Торопливо приподняв верхнюю половину, я заглянул внутрь и сразу же подумал, что сын Хуала Миггета вовсе не прячется в этом черном ящике, ибо вместо живого тела молодого китайца предо мной оказалась совершенно мертвая мумия, целиком обмотанная сделавшимися коричневыми от времени бинтами. Голова и лицо мумии были так же туго обмотаны такими же коричневыми повязками, что начисто исключало даже мысль о том, что под ними может скрываться живое и дышащее создание.

Однако, приглядевшись повнимательнее, я понял, что мумия все-таки жива. Грудь ее едва заметно вздымалась под всеми покровами. В первое мгновение это произвело на меня воистину неизгладимое впечатление. А потом я вдруг понял, как это было устроено, нагнулся и потянул к себе за одну из туго натянутых, отвердевших за века складок бинтов. Вместе с ней поднялась и вся крышка, повторяющая очертания человеческого тела.

Хитроумный Хуал Миггет! Он придумал этот остроумнейший способ, придававший его тайнику полностью убедительный облик. Видите ли, если взять мумию и острым ножом очень тщательно разрезать бинты сбоку от головы до ног ее, иногда удается отделить бурые древние повязки от самой мумии в виде двух половин, передней и задней; сделавшиеся жесткими от возраста и употребленных некогда бальзамических средств, они в полной точности останутся повторять очертания мумии, которую так долго охватывали собой.

Мудрый Хуал Миггет! Он отделил повязки от, так сказать, прежнего владельца в виде двух продольных половин, а потом, уничтожив, по его словам, мумию, уложил своего сына в нижнюю половину кокона, так что для постороннего взгляда в футляре мумии почивал ее прежний обладатель, завернутый в бинты, остававшиеся неприкосновенными несчетные и канувшие в вечность века. Для дыхания он предусмотрел несколько потайных щелей, проделав таковые же в самом футляре и внешнем ящике.

Можно не удивляться тому, что дотошные китайцы так и не наткнулись на его ухоронку, когда обыскивали лавку!

Подняв повторяющую очертания тела крышку из бурых бинтов, я заглянул внутрь. Под ней лежал нездорового вида китаец, пребывавший в глубочайшем дурмане и одновременно в чрезвычайно немытом состоянии. Оболочка из бинтов была длинной, куда более длинной, чем тело молодого китайца, и в ногах его под причудливой мешковиной было пристроено вырезанное из великолепного янтаря старинное изображение безымянного бога Куха, алчущего крови.

На самом деле чудовище это имени не имеет и его заменяет только некий гортанный и терзающий ухо звук. Потому оно и известно под именем Безымянного бога. В звуковом запасе ни одного народа Земли не найдется подлинного эквивалента этому гортанному звуку, служащего именем воплощению самого страшного из желаний — изначальной кровожадности, являющей собой разновидность алчности, отмиравшей столетие за столетием под воздействием Кодекса сдержанности, чаще именуемого религией.

Как я уже сказал, ни в одном языке не существует знака или письменного эквивалента тому гортанному звуку, которым именуется сие воистину жуткое обожествление самого чудовищного из примитивных желаний, и потому его приблизительное фонетическое соответствие Кух стало тем именем, которым пользуются западные авторы, занимающиеся страшным знанием, касающимся воплощения всего, что стоит за всяким низменным устремлением человека.

И вот перед моими глазами предстало великолепное изображение кровавого монстра, вырезанное из огромного куска желтого янтаря во всех мерзких подробностях своего злодейского облика, воспроизведенных с удивительным, потрясающим и жутким мастерством.