— Конечно, — отозвался тот.

— Теперь смотри в оба, — сказал я ему. — Сейчас я выманю сюда этого рослого типа. Дай ему увидеть себя, а потом беги со всех ног; иначе мне придется убивать. Готов?

— Похоже, что да, — порадовал он меня уверенным ответом. — Чем крупней будет этот парень, тем лучше. Меня волнует не он, а эти черти снаружи.

Я повернулся к прилавку, схватил фарфоровую вазу, которую только что рассматривал с большим интересом, и, надеясь, что это ценная вещь, вдруг выронил ее на пол, где она разлетелась на куски со страшным грохотом. Тем не менее, звук произвел необходимый эффект, внутренняя дверь немедленно распахнулась, и весь дверной проем заполнила туша рослого китайца, заглянувшего в лавку.

В этот самый миг Билли Джонсон, подготовленный мной бегун, выскочил из-под ближайшего к улице прилавка и бесшумно, на цыпочках, отправился к двери, явив себя целиком глазам большого китайца.

От двери во внутреннее помещение донесся жуткий и нечленораздельный вой, и я бросил взгляд на огромное плоское и трясущееся лицо. Глаза китайца сверкали, как две зеленые щели, на грубых моржовых усах выступила пена. Ломая все на своем пути, он устремился вперед, опрокинув при этом подвернувшийся под руку прилавок со всем его содержимым. После этого огромная туша с удивительной для такого роста скоростью пролетела мимо меня. Когда этот тип громыхал рядом, я заметил в его руке огромный, четырехфутовый нож. Тусклая синева стали промелькнула передо мной в мгновение ока, а затем китаец вместе с ножом вылетел вон из двери, произведя при этом новый грохот, так как огромное плечо его по пути переломило один из дверных косяков.

Но Билли Джонсон уже опережал его на тридцать ярдов и мчался как олень, энергично топая своими прекрасными, сильными ногами.

Замерев в дверях, мы смотрели, как со всех сторон к нему во все возрастающем количестве сбегались китайцы, возникавшие, прямо сказать, ниоткуда. Огромный китаец, однако, находился ближе всех остальных к Джонсону и бежал за ним с мрачным упорством, нелепым образом низко пригнув огромную голову.

В полдюжины быстрых шагов Джонсон преодолел рельсы и повернул прямо к воде. Бррп! Бррп! Вдруг глухо застучал мотор гоночной шлюпки посреди звуков собирающейся толпы. Огромный китаец вдруг взмахнул правой рукой, и я увидел, как блеснуло длинное лезвие. Не замедляя бега, он бросил свое оружие, и я не мог не вскрикнуть, хотя, конечно же, никто не мог услышать мой голос посреди поднявшегося гвалта.

— Промазал! — выкрикнул я, ибо огромный нож пролетел плашмя над самым плечом Джонсона, промахнувшись всего на дюйм-другой. Рослый преследователь, по всей видимости, понял, каким образом бегун намеревается уйти от него. Одновременно с ним сообразили это и его компаньоны, так как на улице затрещали револьверные выстрелы, однако, когда обе стороны бегут, попасть в цель достаточно сложна.

Тут Джонсон оказался на краю причала.

— Ушел! — закричал я снова, увидев, как он прыгает вниз. — Молодец, Джонсон! Добрый парень!

— Думается мне, Миггет, что тысячи долларов за это представление будет маловато, — сказал я китайцу.

Поднялась пальба, у воды собиралась растущая толпа, а по всей улице уже раздавался топот бегущих ног: сотни американских граждан уже стремились установить место нахождения такого большого количества пороха и шума.

Мимо бойко промчался полисмен (судя по внешности — рослый ирландец), в белом шлеме и великолепном летнем мундире. Я увидел, как он начал ретиво оделять ударами своей дубинки по головам и плечам (в основном по головам) заинтересованных происходящим и совсем ни в чем неповинных граждан, которые, тем не менее, воспринимали подобные знаки внимания как нечто вполне естественное.

Пальба у воды не умолкала, но шлюпка, насколько я мог видеть, уже вылетела на просторы бухты и находилась в полумиле или даже более от причала.

В конце улицы грохотали конские копыта, взвод конной полиции как раз огибал угол. Они проскакали мимо лавки — в основном рослые ирландцы, уже веселые и в приятном ожидании державшие оружие наизготовку.

— Сколько шума, Хуал Миггет, — проговорил я, — и все из-за единственной китайской косички!

Толпа возле воды уже исчезала, что там, таяла на глазах, ибо здешняя конная полиция славилась своей приветливой эффективностью. В конце концов, пуля, выпущенная с улыбкой… как бы в шутку, если так можно сказать, столь же смертоносна, как отправленная в цель при более серьезном расположении духа.

Поглядев на Хуала Миггета, я попытался догадаться, о чем он думал в это мгновение: возможно, в равной мере о вызвавшем всю катавасию желтом божке и о вялой и неприветливой «даме», находившейся рядом со мной.

— На мой взгляд, пора уходить… пока не улеглась сумятица, — сказал я. — Пойдемте, милая девушка.

И мы вышли из лавки в приятном отсутствии посторонних глаз, и через какие-то две ничем не примечательные минуты оказались на борту моего корабля.

1 ноября

Сегодня вечером мы отплываем, и я отправился на противоположную сторону улицы навестить Хуала Миггета. С моей точки зрения, я заслуживал достойной награды и питал неподдельный интерес к изваянию Козлобога. Но сколь низменны эти полукровки!

Я нашел Миггета в мрачном настроении, однако не стал жалеть его.

— Сколько просишь за него? — спросил я, похлопав Козлобога по могучему бронзовому плечу.

— Тыщу долларов, брат кэп, — ответил он.

— Тысячу центов, — ответил я, поворачиваясь к двери.

— Восемь сотен долларов, брат кэп, — предложил он. — Я с радостью потеряю много долларов из благодарности к тебе, за твою великую доброту, брат кэп.

— Я не хочу, чтобы ты терял, — сказал я. — И оставим все разговоры о том, что я сделал или не сделал. Ты не в состоянии заплатить мне, даже если я позволю тебе. Я дам тебе твою тысячу долларов только потому, что хочу этого, и не позволю, чтобы хлопал себя по своей траченной молью тощей заднице, и думал, что оказал мне любезность. Эта штуковина стоит не больше пяти или шести сотен. Вот деньги. И напиши расписку, иначе в следующий раз будешь клясться, что я не заплатил тебе. И не надо никаких слов. Меня уже тошнит от тебя!

Он попытался извиниться, но я просто протянул деньги и дождался расписки. А потом, не падая к нему на шею и не прощаясь, вышел из лавки, взяв пол мышку старинного бронзового Козла.

«Во всяком случае, — подумал я, — останется памятка об этом небольшом приключении».

Спустившись в свою каюту и заперев дверь, я открыл потайное отверстие в основании фигуры божка, а потом аккуратно и ласково извлек из полого нутра янтарного идола Куха, которого взял из футляра мумии и спрятал внутри Козлобога в то самое время, пока Хуал Миггет ходил за одеждой для своего сына.

Я не без удовольствия размышляю о том, что мог подумать этот низменный полукровка, обнаружив исчезновение своего желтого бога. Возможно, суеверие, не смягчаемое более лекарством алчности, помогло ему придумать какое-нибудь немыслимое и фантастическое объяснение. В любом случае у него не было особых оснований возлагать вину на меня — после великолепной басни о косичке президента. Его вчерашняя и сегодняшняя угрюмость, поэтому кажутся мне вполне понятными. Кража янтарного божка не оправдала затраченного времени и труда, не говоря уже о том, что не принесла дохода.