На это неожиданно объявленное нежелание короля Грегору не подобало отвечать утвердительно. Он боялся… С этим всем было это делом совести, а он не принадлежал к людям, которые входили бы в договорённость с ней. Поэтому он сказал после короткого раздумья:

– Милостивый пане, тому, что вы говорите, я вовсе не прекословлю, но если вам приходят такие сомнения, почему открыто не объявите королеве и епископу?

– Значит, вы находите, что я могу быть прав? – сказал король, обращаясь к нему, внимательно и упорно глядя ему в глаза.

– Да, это справедливые причины, – ответил Грегор. – Я, что не знаю государственных дел и сужу о них по-людски, сказал бы то же самое; но те, что глядят сверху, говорят, что государственный интерес значит больше, чем человеческое чувство.

С каким-то нетерпением король добавил доверчивей:

– Говорю вам, мне душевно хочется на войну, но сердечно мне не хочется быть этим королём по милости женщины и в ущерб её детям. А если королева произведёт на свет преемника мужского пола?

Грегор молча склонил голову.

– Помнить, однако, нужно о том, – сказал он, – что ни вдова, ни младенец, ни Цели с кардиналом не защитят Венгрию от турецкого нападения, что там нужен храбрый рыцарь, а с ним рыцарство, потому что иначе ни одной Венгрии будет угроза, а всему христианскому миру. Что значат иные дела рядом с этим великим делом спасения веры? Что значит брак?

Личные соображения и… жертва?

– Они мне также то и дело говорят это, – прибавил король. – Но что же мешает, чтобы я с польским рыцарством пошёл на защиту креста, не связывая себя с этой женщиной?

– Милостивый пане, – сказал Грегор, которого этот разговор тяготил, – вы говорите по-рыцарски, чувствуете благородно, имеете отвагу открыто это сказать…

Молодой пан немного смутился.

– Мой Грегор, – сказал он, – я молод. Ты лучше знаешь, они, мать, епископ и все они, считают меня младше, чем я есть… ребёнком. Королева не даёт мне говорить, а епископ не будет обращать внимания на то, что я говорю.

– Да, – сказал Грегор, – когда они первый раз это услышат, могут пренебрегать, но, настаивая на своём, вы заставите уважать ваше мнение. Между тем корона уже почти принята, послы этому радуются, трудно будет отступать.

– Нет, нет! – сказал, нахмурившись, Владислав. – Я жениться на ней не хочу. Пойду, буду с турками воевать, буду служить рыцарем, но вам я только скажу, ежели женитьба будет условием к короне, жениться не хочу, не могу, не женюсь!

Король под конец говорил всё более резко и, будто сам испугался своей смелости и открытости, приблизился к Грегору, положил ему на плечи руки и добавил:

– Я хотел говорить с вами, не выдавайте меня! Вижу и чувствую, что вы так же это чувствуете и понимаете, как я.

Вырванной у ребёнка и женщины короны не хочу. Поедем в Венгрию, а там найду способ избежать брака и присвоения.

Эти благородные чувства молодого государя наполнили магистра такой радостью, что он не мог её скрыть.

С одного взгляда Владислав смог убедиться, что Грегор разделял его мысли, что хвалил их. Это добавляло ему отваги и лицо его прояснялось.

– Да, – повторил король, – путешествие в Венгрию уже кажется неизбежным. Послы поехали к королеве… мы только ждём их возвращения. Епископ отверг заключение трактата с турками. Святой отец, император Палеолог… Итальянцы настаивают, пойдем защищать христианство. И вы со мной? – добавил он поспешно в конце.

– На что я там пригожусь? – вставил магистр.

– Чтобы добавляли мне отваги, а если бы меня соблазнили жажда власти и гордость, припомнили мне эти слова мои.

Едва докончив это серьёзное признание, Владислав, как будто с его груди упало большое бремя, обратился к своим любимым грёзам.

– Мы двинемся с великолепным и храбрым отрядом, – начал он. – Такого прекрасного, так воружённого войска, как наше, Венгрия ещё не видела. Мы стараемся о том, чтобы нам там стыдно не было. Вы видели моих приближённых… моих друзей и товарищей! Какой же это железный отряд! Что за кони, амуниция, доспехи, упряжь и оружие. А! Меня охватывает горячка, когда об этом думаю. В поле! В поле!

Грегор улыбнулся.

– Видите, милостивый пане, что экспедиция в Венгрию улыбается вам и притягивает.

– А, да, – воскликнул король, внезапно грустнея, – но как подумаю о женитьбе, о сиротах, о проклятии и злоречии, которое падёт на меня, знаете, я отказался бы даже от поездки, чтобы быть свободным от этого ярма.

Юноша вздрогнул. Эти первые признания Грегору, неожиданные для него, раскрыли ему глаза. Он теперь иначе глядел на своего воспитанника. До сих пор он не знал его хорошо и считал ребёнком, проявился для него в нём человек.

Потом магистр внимательно присматривался к его поведению с матерью и епископом, но никакой перемены в нём заметить не мог. Казалось, что Владислав смеялся над ними, перед матерью и опекуном терял отвагу и открыто им не признавался, что думал.

На дворе тем временем весело развлекались и принимали венгерских панов. Епископа Сегедына угощал Збигнев, а венгерский прелат имел время привлечь Олесницкого на свою сторону, выставляя ему нужды всего христианского мира и возложенные ему на плечи надежды.

С каждым днём Збигнев склонялся к тому, чтобы принять корону и дать дельную помощь венграм.

Когда это происходило, а наш Грегор, всегда стоя в стороне, не вмешивался активней в оба лагеря, которые вырисовывались при дворе, королева, увидев его однажды вечером, молчаливо сидевшего в тёмном углу, спросила:

– Расспросите Владислава, он хмурый, что с ним? Я хотела бы видеть его счастливым. Всё идёт удачно? Не знаете причины, почему мой ребёнок погрустнел?

– Милостивая пани, – сказал осмелевший магистр, – может, потому, что уже не чувствует себя ребёнком.

– Что это значит? – прервала, краснея, Сонька.

– Вы как мать можете его расспросить, я чужой, – сказал магистр.

– Вы ни о чём не знаете? – спросила королева.

– Только догадываюсь, что молодому пану, благородного сердца, быть может, не хочется вдове, которая старше, чем он, навязываться, как пан и муж. Среди венгров кружат вести, что вдова только вынуждено согласилась разделить корону, что-то могло дойти до короля. Спросите его! – сказал Грегор из Санока.

Королева, легко теряющая терпение, покраснела, слушая, и ударила ногой по полу.

– Плетут предвзятые байки! Не может быть, чтобы Эльза его не хотела. Есть ли на свете женщина, которая могла бы оттолкнуть Владислава! Красивейшего, благороднейшего короля нет на земле. Это жемчуг!

– Да, милостивая пани, но дети матери дороже жемчуга, и вы это лучше всех знаете.

Королева Сонька задумалась.

– Вы его расспросите, – сказала