– Боюсь, в прошлой жизни, – улыбнулся я и пожал молодому человеку руку. – Не буду вспоминать девочку, надувшуюся оттого, что заставляют надеть какое-то ненавистное выходное платье, или мальчика в синем комбинезончике, разъезжающего по кухне на своем первом трехколесном велосипеде.

– Вот здорово! – воскликнул Пенистон.

– Помню это платье, – подхватила Мэри. – Его прислала бабушка, и оно все было в жутких оборках, как на картинке из хрестоматии пятидесятых годов. Я была готова орать, пока не лопну, но только не надевать его, и сейчас бы сделала то же самое!

Мы засмеялись, и я обнаружил, что пересматриваю свое мнение о Мэри, пусть даже ее сходство с отцом было отталкивающим. Бриджет все это время выглядела отрешенно, а Эндрю снова напустил на себя оскорбленное выражение, которое, как я уже понял, было для него привычным. Никакого явного повода к тому не было, хотя, возможно, упоминание детских истерик его дочери или комбинезона его наследника было с моей стороны неуважением к его величию. Не знаю и не стремлюсь узнать.

Но молодые брат с сестрой сгладили острый момент, начав болтать о незначащих предметах, и невоспитанность Эндрю вскоре была забыта. Похоже, Пенистону с сестрой часто приходилось брать на себя эту работу – прикрывать чудачества своего невозможного папы. Я не был расположен полюбить юного виконта Саммерсби – сейчас этот титул перешел к нему, – поскольку меня передергивало от одной этой фамилии, но даже мне пришлось признать, что он, судя по всему, неплохой малый. Не буду лукавить, он был не слишком хорош собой, полноват и мал ростом, но лицо приятное, хотя и некрасивое. Впрочем, на мои впечатления полагаться не стоит. Большинство мужчин, да и женщин тоже, испытывают двоякие чувства к детям тех, кого когда-то любили. Особенно если отношения между ними прекратились не по их инициативе. Эти мальчики и девочки, символы ужасной ошибки провидения, не должны были родиться, если бы все пошло по-другому. Но ведь это не вина детей, верно? Рано или поздно все приходят именно к этой мысли. Так получилось и у меня по отношению к Мэри Уинтур и Пенистону Саммерсби. Известия о предстоящем рождении каждого из них разрезáли меня как ножом, сверху донизу. Но когда мне представили этого славного мужчину и эту милую женщину, все было совсем иначе, и даже я понимал, что несправедливо ненавидеть их из-за того, что их отец – болван, а мать разбила мне сердце. Ни у одного, ни у другого почти ничего не было от Серены, а с возрастом стало еще меньше. В детстве Мэри была Эндрю в миниатюре, намного больше, чем брат, но в тот вечер и Пенистон, если выбирать из двух родителей, больше походил на отца. Счастье для обоих и для их будущего, но оба унаследовали обаяние не от Эндрю.

– Бабушка страшно разволновалась, когда заметила вас. Она очень гордится знакомством с настоящим романистом, – улыбнулся Пенистон. – Прочитала все, что вы написали.

– Я польщен.

Я и впрямь был польщен. И поражен. Мне уже больше не казалось таким неожиданным, что меня отыскали в толпе.

– Просто ей приятно, что она знакома с писателем. Большинство ее друзей с трудом могут дочитать до конца ресторанный счет.

В этот момент к нам присоединилась приятная женщина тридцати с небольшим лет.

– Это моя жена Энн.

– Пенистон говорит чистую правду. Ру в восторге, что вы здесь. Знаете, у нее есть все ваши книги! Наверное, она сейчас выставляет их на полке, чтобы вы их подписали.

– Ей нужно только сказать.

Поскольку интерес леди Клермонт к моей работе, как можно предположить, подразумевал хотя бы небольшой интерес и ко мне лично, меня позабавило, что за сорок лет она ни разу не пригласила меня ни на один прием, ни здесь, в Грешэме, ни в Лондоне, и не предприняла ни малейшей попытки возобновить знакомство. Почему, если ее восторг перед моими трудами столь велик? В то время моя паранойя немедленно приписала объяснение вечеру в Эшториле, но сейчас я уверен, что ошибался. Время от времени попадаются случаи подобной необычной робости среди благородного сословия, и в этом нет ничего плохого или постыдного. Полагаю, это обратная сторона их стремления смотреть на всех свысока. Они продолжают проводить строгую границу между своим миром и вашим, но в данном случае она проявляется через смиренное молчаливое признание, что их мощь и власть не всегда производят впечатление на тех, кто ориентируется на иные ценности.

– Вы все пропустите, – вклинился в наше оживление голос Эндрю, и мы послушно обратили взгляды обратно к фейерверку.

Шипение, взрыв, ахи. Шипение, взрыв, ахи. Шоу завершилось картиной, которая задумывалась как эффектная демонстрация герба Грешэмов: вставший на дыбы лев держит в лапах флаг. В реальности получилось не совсем как задумано, ибо часть львиной головы не зажглась и изображение вышло мрачноватым, но даже при этом финал получился грандиозным. Тут все и закончилось. Гостям, внутри и снаружи, по крайней мере тем, кто не оставался ночевать, пора было двигаться к выходу, не слишком при этом задерживаясь. Я сумел отыскать в толчее наших хозяев, чтобы поблагодарить и попрощаться.

Леди Клермонт все так же улыбалась со знакомым блеском в глазах.

– Надо вас сюда затащить. Если у вас найдется время.

– Я здесь на все выходные, так что какое-то время смогу выкроить.

– А-а, ну да, конечно! Вы же с этими странными людьми, которые сейчас владеют Молтон-Тауэрсом.

Фраза «с этими странными людьми» сказала мне все о шансах Таркина быть принятым жителями округа.

– Одна из прабабушек Генри выросла в Молтоне, – продолжала графиня. – До войны он часто там гостил. Но тебе ведь там всегда не нравилось? – Она посмотрела на мужа.

– Чертов дом! – кивнул тот. – Сроду не бывал в более мерзком помещении. Холодная еда, холодные ванные, все холодное. За все годы, что я туда ездил, мне там ни разу не удалось заснуть. – Было заметно, что его светлость подустал от этого бесконечного вечера и уже совсем готов отправиться спать, но еще не договорил. – Они спятили, что взялись его благоустраивать. Этот дом погубил моих двоюродных братьев, погубил все организации, которые приходили после них. У моих родственников, по крайней мере, была земля, это им серьезно помогало. А ваши друзья купили просто бездонную яму.

Мне это показалось не только весьма точным, но и обнадеживающим описанием. Глядя на то, как Таркин с супругой из раза в раз бросают последний пенни на поддержание этой псевдоаристократической аляповатой фантазии, легко забыть, что есть еще люди, для которых это нормальные дома, где должна протекать нормальная жизнь. Если там неудобно жить, то ничего не поделаешь. Не важно, что там лепнина, резьба Гринлинга Гиббонса и привидение Марии Стюарт в восточном крыле. В пренебрежительном отзыве графа о Молтон-Тауэрсе звучала расчетливость, она спустила с небес на землю мои собственные впечатления, избавляя меня от необходимости выказывать благоговение. Во всяком случае, лорд Клермонт высказал свое мнение, и не было смысла заставлять его пояснить свои слова, поэтому я просто кивнул и пошел дальше.