– Еще бы! Женщины ее типа так не делают.

– Ага, значит, она «тип», да? Это радует. Надо поискать еще несколько таких.

– Пошел ты!

И жаловаться я не мог, поскольку заслужил.

Но когда я тоже разделся и мы лежали, дрожа от холода под жиденькими покрывалами на покрытой уродливой резьбой кровати, Бриджет успокоилась. До этого момента ее гнев защищал меня от чувства вины, но уйти безнаказанным мне не удалось. Как раз когда я собрался выключить свет, Бриджет опустила книгу и глянула на меня:

– Что я сделала не так?

Ее голос снова смягчился, и легкая ирландская картавость, которую я всегда находил такой волнующей, придала ее словам трогательность, болезненно напомнившую мне, как я ненавижу обижать других.

Я покачал головой и изобразил улыбку, надеюсь, она вышла теплой. При окружающей температуре это была не такая простая задачи.

– Это не твоя вина, – ответил я довольно натуральным голосом, как мне показалось. – Ты ничего плохого не сделала. Дело не в тебе, а во мне.

Когда человек проговаривает такие знакомые сантименты, и особенно эту последнюю, затасканную фразу, ему хочется думать, что его слова проникнуты благородством и великодушием. Что он берет на себя вину за неудачу, взваливает на себя ответственность и так далее. Конечно, это нечестно, как скажет вам любой злостный изменщик, говоря лексиконом желтой прессы, а все мы на каком-то этапе становимся изменщиками. Подобные фразы – ленивые отговорки, придуманные, чтобы защититься от летящих вам в голову кирпичей и как можно скорее завершить дискуссию.

Бриджет справедливо решила, что заслуживает большего, чем этот трусливый и лживый ответ.

– Прошу тебя, – сказала она. – Я серьезно! – От ее тона у меня уже не на шутку заскребло на душе. – Что мне надо сделать, чтобы все исправить?

Я посмотрел на нее и решился на откровенность:

– Быть счастливее.

– Ты мог бы сделать меня счастливее! – вскинулась она.

– Именно так! – Я четко, по-военному кивнул.

И мы оба почувствовали, что после ее слов каждый из нас остался прав. Я выключил свет, и мы попытались притвориться, что спим.

Через день после того, как мы вернулись из Йоркшира, пришел еще один звонок от Дэмиана. Я говорю «от Дэмиана», но на самом деле из трубки меня поприветствовал скромный ненавязчивый голос Бассетта.

– Мистер Бакстер спрашивает… – Он тревожно умолк, а я задумался, о чем таком может спрашивать Дэмиан, что могло бы так меня оскорбить? Но ответ на мой вопрос оказался вполне безобидным. – …Не смогли бы вы, если возможно, в самое ближайшее время заехать повидаться с ним?

Я решил, что надо сразу признаться в отсутствии результатов, хотя понятно, главную находку я бы не скрывал.

– Боюсь, пока я мало что готов сообщить, – ответил я.

Но Бассетт, похоже, ничего иного и не ожидал.

– Мистер Бакстер знает, сэр. Он предположил, что вы бы уже связались с ним, если бы имели что рассказать. Но он желал бы встретиться с вами в любом случае.

Несмотря на всю сладкозвучность, в голосе Бассетта слышалась безапелляционная уверенность в моем согласии, поэтому внутри у меня зазвонил тревожный звоночек. Появилось неуютное чувство, что, согласившись выполнить просьбу Дэмиана, я попал под его власть. И я уже не делаю ему одолжение, а фактически продался ему. Мне, конечно, не платили денег, но, вопреки своему желанию, я принял оскорбительную кредитную карту, и это в каком-то смысле сделало меня наемным работником. Тут я нарушил собственное правило: если уж продаваться, то задорого. Поэтому никогда не следует соглашаться на благотворительную лекцию или краткую выездную встречу с публикой, если за них предусмотрен гонорар. По крайней мере, в Англии. Сумма неизменно крохотная, но организаторы, как только вложат вам в руку несколько монет, непременно считают, что завладели вашим телом и душой. Если вы вынуждены участвовать в подобных мероприятиях – а это иногда приходится, – то, пожалуйста, участвуйте бесплатно! По доброте души. Эти деньги ничего в вашей жизни не изменят, но зато не придется чувствовать себя купленным наемником, и у вас в руках останется в качестве неоспоримого преимущества ваша благородная щедрость. А еще лучше, пожертвуйте гонорар, который вы могли бы получить, на нужды их организации или еще какому-нибудь не менее достойному предприятию и заработайте в придачу нимб себе на голову. Но сейчас Дэмиан каким-то ловким финтом задурил мне мозги и сохранил за собой моральное превосходство. Я уже не делал доброе дело, а выполнял поручение. А это совсем другое.

Наконец план был утрясен. Меня ждала довольно тяжелая неделя, и мы решили, что я снова появлюсь в Суррее в следующее воскресенье после обеда. Я сел на поезд, на станции меня встретил все тот же шофер в безупречной униформе, но, когда мы прибыли на планету Дэмиана, я с удивлением увидел, что в парке происходит нечто вроде сельской ярмарки. Машины были припаркованы в поле, чуть дальше по дороге от дома, а прилавки и общая сутолока были отгорожены от верхней лужайки, чтобы праздник не мешал дому. Тем не менее происходящее плохо сочеталось с запечатлевшимся в моей душе образом мистера Бакстера, являя собой чересчур необычную для его представлений филантропию. Но когда я, выйдя из машины, задал вопрос, Бассетт прояснил ситуацию:

– Да. Проводится каждое лето в течение двух дней, сэр. Это в помощь местной католической церкви Святой Терезы. В Гилфорде.

– Мистер Бакстер – католик?

Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Не потому, что я не люблю католиков. Просто странно было, что Дэмиан мог примкнуть к какой бы то ни было религии.

– Полагаю, да, сэр.

– И он это проводит каждый год?

– Да, сэр. С тех пор, как приехал сюда.

Я постарался скрыть ироничное удивление. Бассетт провел меня прямо в библиотеку. Войдя, я сразу понял, почему за мной послали. Дэмиан умирал. Умирал он, конечно, и до того, в мой предыдущий визит, с которого все началось, но можно умирать так, что смерть уже написана у человека на лице. На этот раз не сказать было, что у него смертельная болезнь. Скорее на первый взгляд он выглядел так, как будто уже умер.

Дэмиан вытянулся с закрытыми глазами на раскладном кресле. Если бы не едва заметное движение впалой груди, я заключил бы, что пришел слишком поздно. Видимо, потрясение было написано у меня на лице, потому что в этот момент он приоткрыл глаза и, увидев мое выражение, издал короткий хриплый смешок.

– Выше нос! – фыркнул он. – Мне не настолько плохо, как я выгляжу.

– Рад слышать, – ответил я. – Потому что выглядишь ты хуже некуда.

Это, конечно, его встряхнуло. Он позвонил в колокольчик, стоявший рядом с креслом, и, когда недремлющий Бассетт просунул голову в дверь, спросил, в своей застенчивой манере, нельзя ли нам выпить чайку.