вспыхнули тревогой, а губы едва приоткрылись, но не был в силах он молвить и слова.

– Твоей же? – с некоторой покорностью, да вместе тем и страшной досадой произнёс Иоанн, ставя чашу на стол.

Тот звук тотчас же прозвучал в тревожных метаниях, что наполнили разум Фёдора. Басманов опустил взгляд, сглотнув от волнения. Иоанн же постукивал длинными пальцами по столу. Перстни переливались в слабых отсветах свечи.

– Всяко ему смерть была уготована твоей же волею, царь-батюшка, – произнёс Басманов.

Оглушительно обрушился царский кулак об стол. Фёдор умолк, невольно вздрагивая от того звука. Он поднял взгляд на царя, лицо которого озарилось бесовской улыбкой. Иоанн мотал головой, медленно прикрывая глаза, всё поглядывая на молодого опричника. Иоанн поднялся со своего места и жестом велел юноше подняться с колен. Фёдор подчинился. Царь плавно обошёл юношу, оглядывая его с ног до головы, точно впервые видел его перед собой.

Во взгляде Фёдора не отражалось смятения и страха, что сейчас взрастали в его душе под тяжёлым взглядом бездонно глубоких глаз самого государя. Басманов слышал собственное сердце – оно отчаянно билось, и опричник силился не выдавать того. На вид он лишь слегка поджал губы, и взгляд, по обыкновению лёгкий и беспечный, да с игривой насмешливостью, был чёток и едва ли не суров.

Иоанн коснулся плеча Басманова. Фёдор не вздрогнул, лишь метнул взгляд на владыку.

– Снимай этот шёлк, – тихим, низким голосом приказал Иоанн, отстраняя свою руку.

Царь отошёл от Фёдора к окну, да не сводил глаз с него. Басманов вскинул брови, наблюдая за каждым движением Иоанна. Сердце юноши не покидали ни страх, ни тревога. Этот рой жуткого преддверия лишь усиливался с каждой секундой, которую не прерывал ни единый звук. Всё же Фёдор нашёл в себе силы на некую усмешку. Он не спрятал от Иоанна прерывистого дыхания, однако улыбка эта многих могла бы и спутать.

Верхние пуговицы на рубахе и без того были расстёгнуты, ибо одевался он в спешке. Без лишней суеты, но в то же время без неловкого промедления, он расслабил пояс на своей рубахе. Юноша не стал подбирать его, когда атласная лента с мелким бисером скользнула на пол. Наконец Басманов поддел одеяние своё, задрав край рубахи, и оголился по пояс под мрачным взглядом Иоанна. Юноша сбросил рубаху на резное кресло, что было приставлено подле царского.

Одним лёгким движением юноша прибрал спутанные пряди, что сокрыли его лицо. Когда Фёдор поднял взгляд, Иоанн принялся обходить его вокруг. Глаза государя были сосредоточенны и метались, точно у ястреба пред тем, как броситься к земле. Мрак, царивший в комнате, не был помехой не по годам ясному зрению Иоанна.

Юноша хотел обернуться следом за владыкой, но малейшей перемены в лице царя хватило ему, чтобы понять, что должен оставаться недвижим. Иоанн же меж тем блуждал взглядом по спине, плечам, крепким рукам, которые закалились во многих боях, но не потеряли дивного изящества. На спине и вдоль рёбер розовели шрамы, нанесённые в боях. То были отметины от неглубоких ранений, полученных в бою. Не будь их, тело юного опричника представало бы в совершенном триумфе молодой силы и природной красоты. Фёдор следил взглядом за царём. Видел он, с каким тщанием Иоанн всматривался в него, притом не проронил ни слова.

Наконец царь медленно приблизился к юноше, попутно прихватив со стула шёлковую рубаху. Небрежно Иоанн бросился одёжей в своего слугу да с тяжёлым вздохом отвёл взгляд в каменный пол. Фёдор расправил рубаху, с ещё большим удивлением косясь на государя. Не глядя на опричника, Иоанн поднял руку, указывая куда-то за плечо юноши.

Басманов накинул рубаху, не подпоясавшись, да обернулся. За ним притаился во мраке сундук, обитый медью. Что-то стояло прямо на крышке, прикрытое бархатной накидкой, да поблёскивало во мраке. Откинув ткань, юноша увидел серебряную чашу с крупными квадратами самоцветов. Фёдор обернулся к Иоанну, держа в руке чашу. Иоанн коротко кивнул на кресло пред собою, сам опускаясь на своё место. Взгляд его оставался нелюдимым и угрюмым, но злость, ярость, то адское пламя точно утихло, сменившись тяжёлым молчанием.

Фёдор занял указанное место, и хватило одного лишь взгляда на кувшин, как Басманов с поклоном наполнил сперва чашу государя, а лишь затем и свою. Иоанн тяжело вздохнул, поднимая свою чашу да поглядывая, как плещется в нём пьянящий мёд.

«Нет метки колдовской…» – с облегчением думалось царю.

Тугой обруч, точно из раскалённого железа, будто бы всё ширился, опутывая голову владыки.

– Исход нынче твой решается, Басманов. Объяснись-ка предо мною, как пред судьёй, Федя, – наконец произнёс царь, – отчего ж ты супротив воли моей выступаешь?

– Из милости, светлый государь, – коротко ответил Басманов.

Эти слова вызвали улыбку на лице Иоанна, когда голубые глаза того, горящие при блеске свечи, наполнились великой печалью.

– Не в том служба твоя, чтобы к ереси милость проявлять, – гневно отсёк Иоанн, глядя на Фёдора. Взгляд царя вновь сделался суровее, точно новый порыв неистовой ярости подбирался к сердцу.

– Должен был я ему, – ответил Басманов столь дерзко, что усомниться можно было в разумности опричника.

Усмешка вспыхнула на лице Иоанна будто бы оскалом.

– Вот оно как? – едва слышно произнёс царь, глядя на Фёдора.

Юноша сглотнул, будто бы своей кожей ощутил мертвенный холод от того низкого глубокого тона.

– Я не просил того, – ответил Басманов, силясь из последних сил не терять самообладания.

На лице Иоанна вновь появилась бесовская ухмылка, он кивнул на чашу Фёдора.

– Ты будто не ведаешь, что это может стать последним питьём твоим и речь эта – последними словами твоими? – спросил царь, с удивительно жуткой забавой глядя на слугу.

– Ежели так, – улыбнулся юноша столь беспечно, будто бы не было в словах Иоанна ни угрозы, ни страшной жестокости, что поднималась внутри, – стало быть, обманул меня супостат.

С этими словами Басманов испил из своей чаши. Слова эти, как того и хотел опричник, заставили исчезнуть насмешку с лица Иоанна. Царь прищурил глаза, подозревая лукавство в речи Фёдора. Басманов же меж тем опустил чашу на стол да посмотрел на государя, размышляя, как же ему поступить дальше.

– Об чём же эдаком поведал тебе полоумный? – спросил Иоанн.

Фёдор невольно усмехнулся, мотнул головой да запрокинул голову кверху на мрачный потолок. Басманов молча перевёл взгляд на Иоанна. Улыбка медленно сходила с лица владыки, переменяясь чем-то иным, чем-то столь отличным от гневной ярости, которой несколько мгновений назад пылала его душа. Лицо государя точно впервые лишилось того грозного покрова, за которым оно таилось столь много лет. Иоанн не смел нарушить того молчания, что повисло