от основной вереницы всадников, мчались вперёд, соревнуясь в искусстве да мастерстве своём.

Сейчас опричники потирали руки да перешёптывались меж собою. Уж все пари были заключены, когда немец погнал своего жеребца вокруг пустыря. Широкие прочные копыта впивались в мягкую от талой воды землю, но ход был ровным да верным. Штаден и не думал сейчас снимать со своего пояса плеть и подгонять коня – животное, казалось, впервые вырвалось на волю и предалось бешеной скачке.

Наездник немец был в самом деле славный, ничего не сказать. То замечали и те, кто лично к Штадену относился с холодом, если не с открытой враждой. Андрей удерживался в седле, когда конь скакал лютым галопом, перепрыгивал через поваленные бог весть чем деревья, вставал на дыбы, будто бы красуясь перед братией.

Наконец Андрей начал смирять своего жеребца. Тот неохотно перешёл на рысь, всё спокойней становился его шаг. Конь непокорно встряхивал головою, верно, слишком разгорячившись. Немец знал, что не имеет особых друзей средь опричников, да, впрочем, и не искал он их дружбы. И тем не менее слышалось из-за спины одобрительное бормотание меж братии. По негласному правилу, Андрей передал уздцы жеребца Фёдору, который всё то время наблюдал за дикою скачкой с лукавой самодовольной улыбкой.

– Удачи, Тео, – усмехнулся немец, хлопнув своего друга по плечу.

Басманов же не удостоил Андрея какого-либо ответа. Заместо того он одним лихим рывком запрыгнул на коня да провёл по крутой сильной шее, бормоча что-то полушёпотом. Жеребец не сразу признал всадника, пытался высвободиться. То лишь пробудило горячий азарт в сердце и глазах Фёдора – и он крепче схватился за узду. Немалых сил стоило ему совладать с буйным нравом коня – видно, скачка вдоль пустыря разыграла в нём резвость, сокрытую прежде.

– Не по зубам ему коняшка-то! – молвил кто-то из опричников и едва ли не оказался прав.

Конь то резко вздымался на дыбы, то подавался вперёд, взбрыкивая задними ногами с такою неистовой силой, что весь круп поднимался выше уровня шеи, и всадник рисковал быть сброшенным. Смешанным криком разразилась братия, и немец с усмешкою обернулся, дабы поглядеть на лица опричников. За толпою лиц, охваченных всецело действом, Штаден заметил, как поодаль стоит одинокий всадник.

Зрение немца не подвело, и лицо его переменилось. Он высоко вскинул брови, а затем свёл их от недоумения. Глаза не могли подвести его – он явственно видел, что высокий тёмный силуэт на вороной лошади не может принадлежать никому иному, как государю Иоанну Васильевичу. Царь в самом деле находился на некотором отдалении от своей братии, и едва Штаден потянул руку наверх, чтобы снять шапку, государь мотнул головой и жестом велел не придавать его появлению никоего почёта. Немец был сметлив, понял всё без единого слова и обратил свой взор обратно на пустырь.

Тем временем Фёдор и не догадывался, кто явился поглядеть на его мастерство. Конь не смирял своей прыти, да к тому и испытывал волю наездника, непременно пытаясь сбросить Басманова. Разбушевался конь на славу! Будь на том месте да тот же Штаден – и немец готов был то признать, – не удержался бы в седле да полетел бы кубарем.

Как и немец, Фёдор был в разном свойстве с братией, да все охотно признавали в нём всадника столь умелого, что нынче у всякого захватывало дух. Верно, уж и конь примирился с ловкостью наездника и бросил кидаться то на задние копыта, то на передние. Заместо того жеребец пущай и поддался Басманову, да описал круг на пустыре с яростью, подобной дикому пламени. Уж тогда Штаден развёл руками да с улыбкой выругался на своём наречии, ибо признал свой провал, не без светлого восхищения удалью Фёдора, да не знал ещё никто из братии, ни царь, который безмолвно наблюдал в стороне, что задумал сам Басманов.

Едва ход дикого жеребца начал было ровняться, Фёдор теснее прижался к седлу, тихо пробормотал себе под нос что-то да с тяжёлым выдохом уцепился за гриву. Колени, что ранее были крепко прижаты к бокам коня, медленно передвинулись выше, почти на спину жеребцу. Резкий рывок – и Басманов едва не рухнул на землю – конь резко взмыл в воздух, перескакивая через поваленное дерево. Стоило жеребцу вновь ступить на землю да окончательно выровнять свой шаг, Фёдор ухватился выше за гриву и медленно встал на ноги, подбирая место на седле, куда ступить.

Штаден одобрительно присвистнул, Грязной вторил ему, да и иные опричники, кто не замер от безрассудства да ловкости Фёдора.

Басманов объехал всего немного, стоя ногами на седле, – не боле двух кругов, да того хватило, чтобы окончательно сделаться лучшим наездником во всей братии – уж и споров быть не могло. Наконец Басманов вернулся в седло и велел коню сбавлять шаг, похлопывая его по крутой шее.

– Славно, славно… – одобрительно бормотал Фёдор, сам пребывая в неистовом восторге от своего дерзкого свершения, да на глазах братии.

Оттого зашептался Малюта с Хворостининым:

– А я-то думал, уж кажется мне, – пробормотал Скуратов, чуть наклонившись к князю.

Хворостинин же вскинул бровь, подавшись к Малюте, дабы расслышать речь его.

– А он и впрямь с лошадьми толкует. От любопытно послушать, об чём же, – продолжил Скуратов.

Князь прищурился, и впрямь заприметив за Фёдором то странное обыкновение.

– Да и что с того? – спросил Хворостинин, пожав плечами.

– Да просто любопытно, – отмахнулся Малюта, скрестив руки на груди.

Фёдор меж тем отдал должное благодарности буйному скакуну, и стоило молодому Басманову поднять взгляд, так и замер он на месте, не в силах перевести дыхание. Он тотчас же заметил одинокого всадника в чёрном облачении, который неспешно двигался к опричникам. Иоанн был достаточно близко, чтобы юноша сразу понял, кто перед ним. В груди резко вспыхнуло что-то необъятно светлое, нечто много больше и ценнее, нежели жажда выслужиться перед своим владыкой. В том ощущении, пробившем всё тело, было что-то доселе неведомое самому Фёдору и, может, самую малость таило в самом тёмном уголке некую жестокость, какую разглядеть нынче не было никакой возможности.

Фёдор глядел на приближающуюся фигуру государя, затаив дыхание, покуда опричники один за другим оборачивались да дивились. Не было никакой тайны ни в том, где опричники собрались, ни в праздной их потехе. Государю об том было доложено, да не единожды, но до последнего Иоанн хранил равнодушное и холодное молчание. Оттого никто не ожидал увидеть великого царя. Один за другим опричники скидывали шапки прочь, кланялись. Иоанн ежели и отвечал, то лишь коротким кивком да холодным взглядом.

Юный Басманов всё не перевёл духу, когда