с ним поравнялся царь. Они не обмолвились ни словом. Фёдор лишь склонил голову, не слезая с лошади, а Иоанн ответил медленным кивком и тихой улыбкой. Затем государь окинул взором свою мрачную братию. Они напоминали единое чёрное многоликое облако.

– И чей же сей лихой жеребец? – спросил Иоанн, обратившись к опричникам.

Братия расступилась, дав немцу предстать перед государем.

– Мой, светлый государь, – с поклоном ответил Штаден. – Десятого дня купил.

Иоанн одобрительно кивнул, разглядывая и скакуна, и наездника.

– И во сколько же он обошёлся? – спросил царь, медленно переведя взгляд на немца.

Штаден усмехнулся и развёл руками.

– Сколько бы ни стоил, всяко принадлежит вам, великий царь, – кивнул Андрей, чем вызвал улыбку на величественном лице Иоанна.

Царь одобрительно кивнул, оценив жест немца, и принялся взглядом искать в толпе опричников рыжебородое лицо Малюты Скуратова. Григорий тотчас же предстал перед государем, склонив голову.

– Пожалуй Андрею серебром за жеребца, – повелел владыка. – Коня определить в конюший приказ.

Штаден положил руку на сердце и поклонился. Фёдор спешился и отдал поводья Андрею.

– Ежели поведёшь его в конюшню, вели сей ночью снарядить, – произнёс Басманов. – Видать, по тому, как он гривою всё встряхивает, всё рвётся вскачь.

С теми словами Фёдор сел верхом на свою лошадь Данку. Во главе с великим царём направились опричники обратно в Слободу. Путь не занял много времени. Во дворе, едва спешившись, Иоанн подозвал Фёдора к себе жестом. Тот повиновался и, кротко склонив голову, проследовал за государем.

– Ты, Федя, гляжу, нарезвиться рвёшься? – спросил царь, ступая на мягкий снег.

Юноша лишь вскинул бровь, будто бы и не смекая, куда клонит государь.

– Ведь зимою сам нарвался, – с деланым сожалением вздохнул Иоанн.

Фёдор усмехнулся да мотнул головою.

– Ох, светлый государь, помилуйте! Уж и забыл я про спор тот треклятый, – якобы сокрушаясь, выпалил Басманов.

– Что за спор? Так точно же! – радостно произнёс Иоанн, будто бы припомнил какую мысль, что вечно убегала от него. – Верно, верно, – закивал государь. – Неча уж серчать, ежели сам и напомнил.

Фёдор развёл руками.

– Не ведал я, ветреною головою своей, что задача та непосильною будет мне, – с сожалением вздохнул юноша. – И право, искал я ту красу, что взволнует вашу душу…

– Не мой приказ, не моя и ничья воля не склоняли тебя к тому, – Иоанн пожал плечами, ступая на массивные каменные ступени. – Лишь своей волею на то и вызвался.

Басманов сперва замедлил шаг, а после того и вовсе остановился, оперевшись о каменные перила широкой лестницы. Царь было ступил вперёд, да обернулся на молодого опричника.

– И будто бы вы не ведаете отчего, – Фёдор произнёс те слова с улыбкой, бесцеремонно глядя прямо в глаза владыки, точно испытывал его, выводил на безмолвную тайну меж ними.

Иоанн спокойно выдержал тот взгляд, всяко не подал виду, что его обуревают какие-либо душевные волнения. Он оглядел юношу с ног до головы, притом взгляд сменился на мягкую насмешку, но никак то не была насмешка над самим юношей. Вернее, Иоанн улыбался боле самому себе.

– Потехи ради и нарвался на спор, – пожав плечами, ответил царь. – Как и всё, что творишь ты, басманов отпрыск.

С теми словами государь продолжил своё восхождение. Фёдора позабавили слова государя, и он направился следом.

– Вы судите меня не так, как иных, – тяжело вздохнул Басманов. – Верно, видите меня мальчишкою. Неужто не выслужился я пред вашей волей аки мужчина и воин?

Иоанн вновь прервал свой ход и обернулся на своего слугу.

– Верно, – царь усмехнулся, вновь окинув беглым взглядом Басманова. – Мой суд над тобой разнится с прочими.

Фёдор было улыбнулся, но быстро посерьёзнел. Безмолвно пылали его уста, всё не решаясь молвить то, что уразумели они оба. Видя смятение на лице юноши, Иоанн избрал иную личину. Он глядел с такой нескрываемой прямотой и простотой, что едва кто мог сказать, что пред ним предстал великий царь. Ныне, в своём мрачном рубище, он больше походил на блаженного монаха, затворника одиноких и тихих монастырей. Как, верно, Иоанн и вознамеривался, это простоватое, будто бы пустое выражение лица точно выбило почву из-под ног юноши.

– Что? – спросил царь.

На то Фёдор лишь с усмешкою отвёл взгляд да пожал плечами.

– Просто верилось мне, что победа будет за мной, – ответил Басманов.

– У тебя ещё есть на то время, – произнёс государь.

– И сколько же, великий государь? – голос юноши заметно оживился.

– Этого я уж не ведаю, – просто ответил царь, пожав плечами.

– Нынче вы не настроены спорить с волей Господа? – спросил Фёдор, вскинув бровь.

– Ты в шаге от ереси, Федя, – буднично ответил царь. – Недалеко и нести за то расправу.

– Но ваш суд надо мной разнится с прочими.

– А ты и рад испытывать моё радушие к тебе.

Фёдор широко улыбнулся, а потом тихо рассмеялся. Этот смех был преисполнен счастливой беспечности, свежей и чистой, как небо в преддверии весеннего рассвета, когда роса ещё блестит на стеблях и тугих бутонах. Оттого уж не мог и Иоанн сдержать улыбки и также предался той манящей беспечности, притом не мог отвести глаз от слуги своего.

* * *

Алексей Басманов ощущал, как былая сила возвращается к нему, и он с нетерпением жаждал вернуться на службу, да вместе с братией мчаться по полям, да выламывать стойкие ворота. Оставались последние дни, покуда было велено не тревожить Басмана.

Никак нельзя сказать, что Алексей скучал всё то время, покуда шло исцеление тела его. Чего стоит только Глаша, навещавшая его каждый день, а то, бывало, и по нескольку раз. Она была истинною отрадою для Алексея. Глаша приносила ему всякое кушанье и всегда угадывала, чего сейчас бы отведал Басман, притом не спрашивала его об том напрямую.

Зачастую опричник сам настаивал на том, чтобы женщина с ним разделяла его трапезу, и нынче выдался как раз один из тех вечеров, когда Глаша оставалась ночевать с Басмановым. К воеводе уже вернулся боевой пыл, и страстный огонь вновь обуял его сердце. Нельзя было сказать, что та близость была супротив воли женщины, ибо не раз она приходила и без приказа Алексея.

Нынче же они лежали, точно супруги, в постели, переводя дух от пылкой страсти. Глаша, по обыкновению своему, отводила взгляд на стену, Басманов же пялился в потолок, покуда глаза его закатывались сами собой.

– От оно что… – тихо пробурчал Алексей, припомнив дело.

Глаша приподнялась на локте и обернулась к опричнику.

– Ублюдки твои, поди, научены, что к чему? – спросил Басман.

– Неужто кто из них дерзнул? – торопливо забормотала Глаша.

– Приглядывай за ними, да с пущим рвением. Не для того