получивший по лицу, отскочил к стене из людей и сделал полукруг, посмотрев на меня как ошпаренный. А затем налетел как смерч и мы сцепились, не побоюсь этого сравнения, как два полубога на каком-нибудь Олимпе. Пусть сражение вышло коротким, но жестоким.

Мигель произвел серию атак. Первые два удара прошли мимо, вторые два настигли цели. Один попал мне в грудь, ближе к ключице, второй в печень. Это было терпимо. Другое дело, нанеси он удар в печень, абсолютно доминируя при этом в бою, нанося каждый удар в яблочко. Тогда я бы вряд ли встал. Но это был не тот случай.

А затем он попытался схватить меня за шею, приблизившись максимально близко, настолько, что я ощущал его дыхание. Я видел, как сузились зрачки его темных глаз, заметил, как он хочет мне что-то сказать. И сказал бы, не толкни я его резко и сильно в грудь. Адреналин растекся по моему телу и я атаковал, уже ничего не видя перед собой. Только он, только Мигель.

А еще…

Стены тюрьмы вокруг. Лысые и лохматые, голые по пояс, заключенные, орущие что-то на малайском. Солнечный свет падает на ринг через грязное окно, окрашивая пространство вокруг в зеленоватый цвет, цвет джунглей, которые раскинулись вокруг "Желтых камней".

Удар летит не потому, что я захотел, чтобы он летел. Он летит потому, что он сам знает, что ему нужно лететь. Первый, второй. Ярость. Ощущение удара, как он врезается в скулу, выбивая из щеки кровь, нанося повреждение. Ты настолько быстр, что у тебя нет времени на защиту. Дело даже не в этом. Ты не презираешь защиту, ты не восхваляешь нападение. Тебе плевать. Ты просто атакуешь, вот и все.

Затем все вернулось. Неожиданно, пускай ожидаемо, хоть и не было времени об этом размышлять. Когда дерешься — времени нет. Все здесь, все сейчас. Тени вокруг. Тусклый свет. Противник с разбитым лицом падает на спину, залив кровью из носа и рта шею и грудь. Он не поднимается, и мир резко обретает очертания.

Затем возвращается звук. После…

Толпа орет, выкидывая вверх кулаки. Теперь лампы освещают людей, сделав небольшой бойцовский клуб куда ярче, чем он был раньше. А затем я уловил запах клубники и земляники, всегда идущих в комплекте. Грива волос жены утыкается в мой нос. Я обнимаю ее. Я обнимаю ее и понимаю, что сейчас я победил. А раз победил сейчас, значит одержу победу в конце. И никак иначе.

***

Одна секунда. Пять. Десять. Двадцать. Пятьдесят. Пятьдесят одна, пятьдесят две, пятьдесят три… Чем дольше делаешь упражнение — тем сильнее пытаешься считать. Руки, пресс, ноги, грудь, все мышцы напряжены. Зачастую важно не количество повторений, а их качество.

Кронштадт слез с турника. Крепкий, достаточно высокий, с бородой, недавно подстриженной, но успевшей отрасти. Волосы у него были лишь по центру головы, средней длины, а по бокам было сострижено. Цвета они были черного. Глаза у мужчины были темные.

В зале горели лампы и людей не было вообще. Обычно народ собирается тренироваться с семи до десяти, после работы или учебы. Но некоторые, которым не нравятся большие скопления людей, или люди по отдельности в принципе, предпочитают проводить тренировки рано утром или поздно вечером. Кронштадт был из тех, кто занимался вечером. Он достаточно поздно вставал и достаточно поздно ложился. Но первым делом после подъема он всегда проводил лёгкую тренировку. Тренировка начиналась с разминки. Разминка перерастала в пробежку. И так день за днем.

Подняв голову вверх, Кронштадт постоял так с половину минуты. Затем он вышел из зала, достиг раздевалки, переоделся, облачился в зимнюю темно-синюю куртку и вышел на улицу. Московская ночь встретила его безжизненным светом фонарей и снегопадом, недавно снова атаковавшим город. На улице, как ни странно, было тихо. Ведь всем было известно, и коренным жителям, и провинциалам — в столице тихо не бывает. Но, видимо, это было не всегда так.

Автомагистраль виднелась в правой стороне, ближе к Москве-Сити и Москве-реке. Она не утихала никогда, и ее шум доносился и досюда. Но если находиться в квартире, закрыв при этом окна, можно было насладиться полной тишиной и спокойствием. За это Кронштадт любил свой район и свою небольшую квартиру. Пройдя пешком примерно с километр, он зашел в подъезд старой панельки, поднялся на четвертый этаж из девяти и отпер дверь. Дом встретил его темнотой и теплой. Пес Догг, черный лабрадор, вынырнул из этой темноты почти без единого звука, глянув на хозяина. Кронштадт, по натуре свой холодный и неулыбчивый, улыбнулся другу. Этот приятель делал его квартиру гораздо уютнее, чем она была без него. Так уж происходит с собаками.

Кронштадт разделся, покормил пса и перекусил сам. Затем, в одних трусах и майке, уселся в старое красное кресло в спальне. Его район, изрытый строительными машинами и превращенный едва ли в свалку, уже спал.

Тут завибрировал телефон. Древний, кнопочный, но с отличной связью и хорошим динамиком. Кронштадт взял трубку. Звонил Леха.

— Да?

— Здорово.

— Здорово.

— Как оно?

— Как обычно.

— Понятно. Пса покормил? Впрочем, глупый вопрос. Я звоню по поводу клуба. У нас новенький нарисовался.

Кронштадт не ответил. Леха вздохнул.

— Сегодня избил Мигеля как собаку. А, извини. Ну, ты понял.

— Мигеля несложно избить, как собаку.

— Да, но не новичку. Этого парня раньше никто не видел. Ну, вроде как.

— Зовут как?

— Не помню. Какой-то там Крокотанский. Уточнить надо.

— Звони как уточнишь, — Кронштадт собрался бросить трубку.

— Да подожди ты. Я не просто так позвонил. Ты можешь и дальше говорить, что тебе есть с кем драться, но тогда какой смысл высматривать достойных новичков? Дело, значит, еще произошло. Крампуса сбил автобус с новогодними игрушками. Он в коме.

Кронштадт сжал челюсти, едва не выругавшись. Самообладание выше всего.

— Строчки бойцов немного посдвигались. Есть вероятность, что ты будешь драться с Огоньком или Глоданом.

— Но можно сделать интереснее. Да?

— Да. Я понаблюдаю еще немного за этим новеньким, если успехи будут — попробую организовать бой. Посотрясаем еще немного этот Богом забытый ринг. Окей?

— Окей.

— До связи.

— До связи.

Кронштадт, бросив телефон на кровать, снова посмотрел в окно. Красные огни высоток мелькали одинокими огоньками среди других высоток, сверкавших синими и желтыми цветами. Боец закрыл глаза, слегка сжав подлокотники кресла. Догг, залезший к нему, положил голову на бедро хозяина. Город болел. Это было ясно. Стоило лишь закрыть глаза и послушать, что говорят его руки, легкие, вены. Да, все верно, город живой организм. Живой организм,