class="v">Не оступись, не хрустни веткой –

Вперед, за минные поля

Уходит пешая разведка.

Все пригнано, чтоб не греметь,

И приготовлено для боя,

И орденов своих с собою

Им не положено иметь.

И как последнее прости –

На жданный и нежданный случай

Им сказано: пора идти.

Чем проще сказано – тем лучше.

А после – ждут и в тишину

Глядят за черный край передний,

Уже не в первый за войну,

Но может статься – что в последний…

. . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . .

Все по-другому, все не так,

Но есть в их гибели такое,

Что вновь та жизнь перед тобою –

Ее закон, ее устав,

Ее бессмертная пехота,

Ее бессонная забота, –

Над прахом головы склонив,

Вновь думать, кто же вместо них?

Наверно, в космосе есть тоже

Непрекращаемость атак.

Все остальное – непохоже,

А это – так.

Наверно, так…

1971

«Сколько б ни придумывал фамилий…»

Сколько б ни придумывал фамилий

Мертвым из моих военных книг,

Все равно их в жизни хоронили.

Кто-то ищет каждого из них.

Женщина из Тулы ищет брата,

Без вести пропавшего в Крыму.

Видел ли я сам того солдата

В час, когда явилась смерть к нему?

И в письме из Старого Оскола,

То же имя вычитав из книг,

Детскою рукою пишет школа –

Не ее ли это ученик?

Инвалид войны из той же роты

По приметам друга узнает, –

Если сохранилось его фото,

Просит переснять.

И деньги шлет.

А в четвертом, кратком, из Тагила,

Просят только верный адрес дать:

Сын к отцу желает на могилу,

Не успев при жизни повидать…

Взял я русское простое имя,

Первое из вспомнившихся мне,

Но оно закопано с другими

Слишком много раз на той войне.

На одну фамилию – четыре

Голоса людских отозвалось…

Видно, чтобы люди жили в мире,

Нам дороже всех платить пришлось!

Получаю письма… получаю…

Снова, виноватый без вины,

На запросы близких отвечаю

Двадцать лет, –

как политрук с войны…

1971

«Тот самый длинный день в году…»

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду

На всех, на все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что двадцать лет и тридцать лет

Живым не верится, что живы.

А к мертвым, выправив билет,

Все едет кто-нибудь из близких,

И время добавляет в списки

Еще кого-то, кого нет…

И ставит,

ставит

обелиски.

1971

«Навеки врублен в память поколений…»

Навеки врублен в память поколений

Тот год в крови,

Тот снег

И та страна,

Которой даже мысль была странна –

Что можно перед кем-то – на колени.

Страна, где жил

И где не умер Ленин.

Хоть помним и другие имена,

И в чем – заслуга их,

И в чем – вина.

1971

«Преуменьшающий беду…»

Преуменьшающий беду,

Чью тяжесть сам он понимает,

По чуть схватившемуся льду –

Бегущего напоминает.

Скользит, подыскивая слово,

Чтоб не сказать – ни «нет», ни «да»,

А там, внизу, течет сурово

Истории

тяжелая

вода…

1971

«Вновь, с камнем памяти на шее…»

Вновь, с камнем памяти на шее,

Топлю в себе – тебя, война,

Но, как в затопленной траншее,

Опять всплываешь ты со дна.

На лицах этих старых женщин,

В курортном этом городке,

Где с каждою – мертвец повенчан,

Когда-то, где-то, вдалеке.

И – сквозь старушечьи загары,

Косметик поздние цветы,

В ее чертах – его черты,

Той смерти миг, тех бомб удары.

. . . . . . . . . . . . . . .

Война… Как эти вдовы, с нею,

Наверное, повенчан я.

И ни короче, ни длиннее –

Срок давности – вся жизнь моя.

1971

«Не лги – анатом!..»

Не лги – анатом!

Скажи – патолог:

Раз путь наш долог –

Смерть вышлют на дом?

Исчадье ада

Иль божий агнец –

Всем вышлют на дом –

Таков диагноз?

А если – в поле?

А если – пуля?

– То божья воля,

Его пилюля!

1973

«Осень, ветер, листья – буры…»

Осень, ветер, листья – буры.

Прочной хочется еды.

И кладут живот свой куры

На алтарь сковороды.

И к подливам алычовым

И к осеннему вину

Что добавить бы еще вам?

Лошадь? Женщину? Войну?

Позднее киплингианство

Нам под старость не к лицу.

Время есть. И есть пространство.

Только жизнь идет к концу.

И последние стаканы,

К юности своей жесток,

Пью за скулы океана –

Не за Запад и Восток.

1973

«То недосуг…»

То недосуг

самих себя