– Дело было в твоей вере! – прокричал он, падая. – В твоих убеждениях! Твоей надежде! – У него перехватывало дыхание, хриплый голос срывался. – Это было нечто гораздо худшее, чем твое искусство. Мне хотелось уметь писать так, как пишешь ты, но только потому, что в этом случае я бы видел мир так, как видишь его ты. Боже мой, Клара, все, чему я завидовал, – это твоя вера.

Он подтянул колени к груди и обхватил их руками, отчего стал совсем маленьким, как ему и хотелось. Маленький шарик. И принялся раскачиваться.

Вперед-назад, вперед-назад.

Клара с кровати смотрела на него. Она молчала не от ярости, а от удивления.

Жан Ги Бовуар собрал в охапку грязное белье и швырнул его в угол.

– Прошу, – улыбнулся он, – устраивайтесь.

– Merci, – сказал Гамаш, садясь.

Колени его немедленно и пугающе взлетели выше плеч.

– Осторожнее с диваном! – крикнул Бовуар с кухни. – Кажется, пружины там совсем гикнулись.

– Не исключено, – сказал Гамаш, стараясь усесться поудобнее.

Он подумал, что так, наверное, выглядит турецкая тюрьма. Пока Бовуар наливал им выпивку, Гамаш оглядывал меблированную квартиру в самом центре Монреаля.

Единственной ее отличительной чертой была груда белья в углу и плюшевый зверек, лев, на незастеленной кровати. Это казалось странным, даже инфантильным. Трудно было представить, чтобы Жан Ги играл с плюшевыми зверьками.

Они прошли три квартала от кофейни до квартиры Бовуара, сравнивая свои впечатления на ясном, прохладном вечернем воздухе.

– Вы ей поверили? – спросил Бовуар.

– Когда Сюзанна сказала, что не может вспомнить тайны Лилиан? – Гамаш задумался. Листва на деревьях в центре города уже теряла молодой светло-зеленый цвет, обретая зрелый, более темный оттенок. – А ты?

– Ни на одну секунду.

– И я тоже, – ответил шеф. – Но вот вопрос: солгала ли она намеренно, чтобы скрыть что-то, или ей просто нужно было время, чтобы собраться с мыслями?

– Я думаю, она сделала это намеренно.

– Ты всегда так думаешь.

Это было правдой. Инспектор Бовуар всегда предпочитал думать худшее. Так было безопаснее.

Сюзанна объяснила, что у нее несколько подопечных и каждый много чего рассказывал ей про свою жизнь.

– Это пятый этап программы АА, – сказала она и процитировала: – «Признать перед Богом, перед самим собой, перед другим человеческим существом неоспоримый источник своих бед». Я и есть «другое человеческое существо». – Она снова рассмеялась и скорчила гримасу.

– Вам это не нравится? – спросил Гамаш.

– Поначалу не нравилось. С моими первыми подопечными. Мне и вправду было любопытно узнать, в какие переделки они попадали на пути в алкоголизм и не были ли их приключения похожи на мои. Это такое прекрасное чувство – иметь человека, который тебе вот так доверяет. Когда я пьянствовала, подобного со мной не случалось, скажу я вам. Нужно было быть чокнутым, чтобы поверить мне тогда. Но со временем это начинает утомлять. Все считают, что их тайны такие ужасные, но, на мой вкус, они мало чем отличаются одна от другой.

– Например?

– Ну, всякие амуры. Скрытый гомосексуализм. Воровство. Разные ужасные мысли. Напиться и забыть про важный семейный праздник. Подвести близкого человека. Сделать ему больно. Иногда насилие. Я не говорю, что они поступали хорошо. Знаете, в чем самая большая трудность пятого этапа?

– «Признать перед самим собой»? – спросил Гамаш.

Бовуар с удивлением отметил, что шеф точно запомнил слова. Ему эти слова казались жутким нытьем. Кучка алкоголиков жалеет себя и ищет прощения.

Бовуар верил в прощение, но только после наказания.

Сюзанна улыбнулась:

– Точно. Вы, наверно, думаете, что признаться себе в таких вещах проще простого. Ведь все это происходило в нашем, так сказать, присутствии. Но конечно, мы не могли согласиться, что наши поступки настолько уж плохи. Мы долгие годы оправдывали себя, отрицали свою вину.

Гамаш задумчиво кивнул.

– А тайны всегда так ужасны, как у Брайана?

– Вы имеете в виду убитого ребенка? Иногда – да.

– Кто-нибудь из ваших подопечных убивал?

– Некоторые признавались мне в убийствах, – сказала Сюзанна после паузы. – Но никогда убийство не было умышленным. Не было настоящим убийством. Скорее случайностью. В большинстве случаев – езда в пьяном виде.

– Включая и Лилиан? – тихо спросил Гамаш.

– Не помню.

– Я вам не верю. – Гамаш понизил голос так, что его трудно было услышать. А может быть, Сюзанне не хотелось слышать эти слова. – Нельзя получить такие признания и тут же их забыть.

– Вы можете верить во что угодно, старший инспектор.

Гамаш кивнул и дал ей свою визитку:

– Сегодня вечером я буду в Монреале, но потом мы возвращаемся в Три Сосны. Мы останемся там, пока не найдем того, кто убил Лилиан Дайсон. Позвоните мне, когда вспомните.

– Три Сосны? – переспросила Сюзанна.

– Это деревня, где убили Лилиан.

Он поднялся, вместе с ним встал и Бовуар.

– Вы сказали, что ваша жизнь зависит от правды, – напомнил Гамаш. – Я бы не хотел, чтобы вы забыли об этом сейчас.

Пятнадцать минут спустя они были в новой квартире Бовуара. Пока Жан Ги открывал и закрывал шкаф, бормоча что-то себе под нос, Гамаш поднялся с похожего на дыбу дивана и прошелся по гостиной, посмотрел из окна на пиццерию напротив, рекламирующую «суперломтик», потом повернулся к комнате, посмотрел на серые стены и мебель из «Икеи». Скользнул взглядом по телефону и стопке бумаг.

– Значит, ты не только в пиццерии питаешься? – спросил Гамаш.

– Вы это о чем? – спросил Бовуар из кухни.

– Ресторан «Милош», – прочел Гамаш на листке у телефона. – Просто шикарно.

Бовуар заглянул в комнату, посмотрел на стопку бумаг, потом на шефа.

– Я собирался пригласить туда вас и мадам Гамаш.

В скудном свете лампы Бовуар на миг показался Гамашу похожим на Брайана. Не дерзкий молодой фанфарон в начале карьеры, а потрепанный жизнью парень. Присмиревший. Встревоженный. Ущербный. Со всеми человеческими недостатками.

Настороженный.

– Чтобы поблагодарить вас за поддержку, – объяснил Бовуар. – После моего расставания с Энид и всего прочего. Несколько месяцев мне было трудновато.

Старший инспектор Гамаш удивленно посмотрел на своего подчиненного. «Милош» был одним из лучших ресторанов морепродуктов в Канаде. И определенно одним из самых дорогих. Самый любимый у него и Рейн-Мари, хотя они и ходили туда лишь по особым случаям.