Беатрис сжимала одеяло дрожащими руками.

Я знал наверняка, что сказала бы Тити. Уведи семью из дома. Поскорее. Она бы наставила на меня свой узловатый палец. А теперь очисти дом от гнили.

Я пытался. Я открыл эту ужасную темницу внутри самого себя и выпустил на волю щупальце тьмы. Я держал его в узде и натягивал поводья при помощи заклинаний, хотя тьма дергалась и вырывалась.

Я всем управлял. Каждая молитва, что была мной прочитана, использовалась исключительно по назначению. Я не сделал ни единого вдоха и ни единого шага, которые не просчитал бы заранее.

И все же я потерпел такую сокрушительную неудачу, что едва не погиб.

Мою тетю убили.

Гниль в доме распространялась как чума. Кого она погубит следующим? Палому? Беатрис?

Я не мог рисковать ими. Я не мог снова их подвести.

Но как быть теперь, когда из столицы вернулся Родольфо? Если он так же мнителен и нетерпим, как донья Каталина, и речи быть не может, что я смогу убедить его, будто пускание крови его супруги посреди зеленой гостиной и беседа с невидимыми духами – пойдет на благо его семьи.

Если только дом не мучит его так же, как Беатрис…

– Он… он тоже это чувствует? – тихо спросил я.

– Родольфо? – На лице Беатрис появилось отвращение. Даже этого мгновения хватило, чтобы снова придать ей живости, и я был за это благодарен. Как и за кое-что другое, тут же подавленное мной и с силой запертое в груди. – Нет, не чувствует. Я сомневаюсь, что он вообще на это способен.

Беатрис поерзала на своем месте и накрыла колени еще одним одеялом. Она некоторое время молчала и наконец произнесла:

– Палома сказала, он делал ужасные вещи.

Я опустил взгляд к ее рукам и стал наблюдать, как последовательно она рвет кончик кисточки. Должно быть, Палома рассказала ей о Мариане. Я закрыл глаза и осенил себя крестным знамением. Я подвел и Мариану.

– Знаю, – пробормотал я.

– Тогда вы должны знать, что для чувств он слишком злой, – заявила Беатрис.

– Не думаю, что это так работает. – Даже мой отец чувствовал, что течет по стенам его дома. Возможно, по этой причине – по одной из многих – он пристрастился к пульке: чтобы притупить чувства и не видеть теней, выползающих из углов. – Такой дом… Родольфо должен его чувствовать.

– Знаете, что он сказал? – Беатрис развернулась ко мне, плотнее натягивая одеяло на плечи. Большая часть ее волос была все еще собрана в длинную косу, лежащую на спине, но некоторые пряди выбились и растрепались у лица. – Пожаловался, что в доме слишком тепло. Представляете?

Я не представлял.

– Может, он сошел с ума.

– А может, я, – выдавила Беатрис, и ее оживленное лицо потускнело. Она прислонилась к спинке скамьи, ее плечи поникли. – Мне снятся кошмары. Я вижу то, чего больше никто не видит. Я слышу то, чего больше никто не слышит.

– Возможно, вы ведунья, донья Беатрис.

Ее смех – громкий, неожиданный стук кастаньет – зазвенел и отразился от свода часовни. Она бросила лукавый взгляд на распятие и перекрестилась.

– Боже упаси, падре, – произнесла она, не переводя дыхания, и поднесла большой палец к губам.

Улыбка тронула уголок рта, что совсем мне не подобало. Да простит Господь нас, богохульных.

Я сдвинулся в сторону, подальше от Беатрис, и похлопал по оставшимся одеялам.

– Отдохните. Я разбужу вас перед рассветом и провожу до дома, когда там станет терпимо. – Я хотел сказать «безопасно», но не знал, станет ли в доме когда-либо безопасно. Беатрис словно услышала мои мысли или увидела их отражение на моем лице.

– Вам тоже нужно отдохнуть. Ваша голова…

– Заживет, даст бог, – сказал я и затем добавил, уже мягче и решительнее: – Я вас не оставлю.

Беатрис раздумывала над этим с серьезным выражением лица. Это будет пятая ночь, которую мы проведем в компании друг друга, но все они становились одна другой непредсказуемее и опаснее.

– Обещаете? – спросила она.

Когда мужчина дает обещание, он ставит на это свою честь. Когда обещание дает ведунья, она чувствует это костями. Тити верила, что сила в словах: они могут увековечить судьбу в камне, а могут зараз уничтожить наследие. Словами можно в равной мере проклясть и благословить, и их всегда нужно использовать с умом.

– Обещаю, – на выдохе проговорил я.

Затем преклонил колени и по привычке потянулся в карман за четками, но наткнулся лишь на мягкую ткань ночной одежды. Четки остались лежать в комнате, на стопке книг у кровати. Не важно.

Я перекрестился и стал молиться низким голосом. Посещая сиротские дома в Гвадалахаре, я понял, что нет лучше колыбельной, чем чей-то голос, читающий молитву.

Я слышал, как за мной Беатрис укладывается и устраивается на одеялах. Ее дыхание смягчилось и сделалось глубоким. Убедившись, что она спит, я понизил голос до шепота, а затем и вовсе умолк.

Беатрис лежала на лавке, свернувшись в клубок; одну руку она засунула под одеяло, вторую подложила под голову как подушку. Темные волосы рассыпались по ее щекам и губам, поднимаясь и опускаясь в такт дыханию.

Я откинул локоны с лица Беатрис и, повторяя ее собственный жест, аккуратно заправил волосы за ухо. Мне страшно хотелось оставить руку в ее волосах, чтобы погладить их, но я одернул себя. Беатрис пошевелилась и распахнула глаза.

– Спите, – прошептал я. – Вы в безопасности.

Глаза Беатрис закрылись. Она мне поверила. Она видела всего меня – тьму, проклятие, сомнения, неудачи и страх, – но все равно доверяла настолько, что уснула рядом.

Я слушал, как ее дыхание снова становится глубоким и ровным.

– Обещаю, – прошептал я.

– Беатрис.

Сон был глубокий, мягкий и без сновидений, и я отказывалась выныривать из него. Просто позвольте мне остаться, позвольте поглубже опуститься в эту тишину… И только почувствовав прикосновение руки на плече, я всплыла на поверхность сознания.

Я лежала на скамье, свернувшись в клубок. Свет свечей обволакивал меня одеялом. Я моргнула. Впереди стояли скамьи и алтарь. Где это я?

– Беатрис. – Это был Андрес, и на моем плече лежала его теплая рука.

На меня тут же нахлынули воспоминания о минувшей ночи: я сбежала из дома и помчалась сквозь дождь к капелле. Андрес нашел меня здесь и остался со мной на ночь.

Но Андрес, который стоял надо мной сейчас, был не тем Андресом, которого я обнимала ночью. У того были черные, взъерошенные ото сна волосы и смятая ночная рубашка, которую я промочила слезами. Теперешний Андрес был гладко выбрит и одет в строгую черную сутану, его волосы были зачесаны назад. От него пахло хвойным мылом и отдаленно – копалом.