Ведь он все еще был достаточно близко, чтобы услышать мой крик.

Февраль 1821

Двумя годами ранее

Вернувшись из Сан-Исидро в Апан, я постарался улучить время, свободное от забот в церкви, и отправился далеко за город, за поля, где горожане пасут коз и овец, – к землям, не принадлежащим ни одному из землевладельцев. Место это находилось так далеко, что почва становилась каменистой, а мексиканские сосны росли гораздо плотнее.

Я прочесал лес в поисках трав, которые обычно собирала Тити, следуя по тропинке, по которой мы с ней ходили множество раз. Я шел к ручью, что тек по скалистым склонам холмов. К тому времени, как я нашел, что искал, на долину спустились тени; вернувшись в дом священников, я увидел, как церковь окутала глубокая ночь. Я пробормотал извинения падре Висенте, ведь знал, что извиняться перед падре Гильермо нет нужды. Он лишь покачал головой, заметив, что я вымок под дождем и от меня пахнет лесными соснами.

– Я удивлен, что ты и вовсе вернулся, – произнес он, бросив на меня понимающий взгляд из-под своих кривоватых очков для чтения. Прыгающий свет камина превратил падре Висенте в видение из Судного дня, в то время как черты стареющего лица Гильермо в пламени лишь смягчились. Мы оба повзрослели и изменились с тех пор, когда он находил меня заснувшим под церковными скамьями, но многое осталось прежним. Гильермо часто шутил, что я будто мало выезженный жеребец, который никак не может остановиться и только и делает, что бороздит загон.

– Пусть парень разомнется, – сказал он Висенте. – Он родился в деревне. Если не будет дышать свежим воздухом, с ума сойдет.

В отличие от падре Висенте, Гильермо с легкостью отпускал меня служить мессы, проводить крещения и совершать другие таинства в различных часовнях на территориях асьенд. Его также не тревожили так называемые традиции жителей поселений, и он не спешил бороться с ними до тех пор, пока люди платили требуемую Церковью сумму, чтобы их поженили или крестили их детей.

Висенте же был другим.

Однажды я услышал, как он признался Гильермо, что сомневается во мне. Мол, священник смешанного происхождения вряд ли сможет оказывать цивилизующее влияние на прихожан.

– Он чересчур наивен. Он просто не способен мыслить рассудительно, как того требует положение, – восклицал Висенте. – Это у него в крови.

Как бы прискорбно мне ни было это признавать, в одном отношении Висенте оказался абсолютно прав: даром к цивилизующему влиянию я не обладал – по крайней мере, не в том смысле, в каком его понимали креолы. Но я к этому и не стремился.

Я ускользнул от священников и, оказавшись в своей безопасной комнате, зажег свечу и опустошил тряпичный мешочек с богатствами. Если правильно заварить травы, выйдет лекарство, которое нужно Паломе.

Тити передавала мне свои знания из памяти. Она так и не выучилась читать или писать; мне удавалось поддерживать с ней связь лишь потому, что она убедила меня до отправления в Гвадалахару обучить Палому письму.

Такая предусмотрительность пошла на пользу и Паломе: война не прекращалась, в асьенде оставалось все меньше образованных мужчин, и в отсутствие главного рабочего Хосе Мендоса обращался к Паломе за помощью в расшифровке записей и подсчете доходов. Хозяину он об этом никогда не сообщал и всегда ссылался на свое ухудшающееся зрение и на то, что по ночам ему работать тяжело. Я же знал, что дело в том, как неистово быстро Палома работает с цифрами. Ее манера писать была размашистая, но ясная. Твердая, уверенная рука писала мне письма в семинарию от ее с бабушкой имени.

Тити говорит, к празднику Святого Христофора похолодает, так что одевайся теплее, писала Палома. Она советует тебе ходить на длинные прогулки – это излечит бессонницу. Вчера пошел дождь и появилась радуга, и, хотя у дома Соледад Родригес с дочерьми нашли свежие следы пумы, утром мы поняли, что все ягнята не тронуты. Тити говорит, это хороший знак. Она говорит, люди молятся за тебя. Говорит, я молюсь за тебя. Птицы молятся о твоем возвращении в Сан-Исидро.

Я заучивал каждую букву с тем же рвением, с каким заучивал каждую бабушкину молитву, каждый рецепт, каждый ритуал и каждый символ.

Я высек их на сердце, на мышцах рук, на ладонях и на ступнях.

Мыслями я блуждал, а руками раскладывал травы, которые затем делил в правильных пропорциях. Raíz de valeriana. Milenrama[41].

Бабушка часто проверяла мои знания, и, когда я отвечал верно или повторял рецепты отваров для лечения кашля, лихорадки или коликов, в уголках ее большого доброго рта проскальзывала гордость.

Руки застыли за работой. Я уставился на травы.

В мыслях замелькали лица жителей поселения, которые наблюдали за мной во время шествия на празднике Девы Марии Гваделупской. Отстраненное лицо Марианы в свете пламени, ее вздрагивания.

Ей нужна была моя бабушка. Она была нужна им всем.

Ты должен будешь сам найти свой путь, сказала мне Тити.

Но я не мог. Не сейчас. Не тогда, когда они все нуждались в таком человеке, как она…

* * *

Я не боялся ходить по пустынной деревенской местности в темноте. Пройдя последние конюшни и курятники в Апане, я бросил ночи тихий клич, больше похожий на выдох. Ночь ответила: она обернулась вокруг моих плеч плащом и одарила меня ощущением самой себя. Невидимый для человека и для зверя, я продолжил путь. Даже самые пытливые создания ночи чуяли ее присутствие за моей спиной, признавали чуткий взгляд неба и давали мне волю.

В этот раз никто не знал о моем визите. Я пробрался на кухню, где договорился встретиться с Паломой. Она предложила мне сесть, но я засомневался.

Нужно просто отдать ей травы, продиктовать инструкции и уйти как можно скорее.

Но тепло кухни обвилось вокруг меня. Обещанная Паломой чаша теплого атоле сделала бы долгий и холодный обратный путь более сносным… Я сдался. Она водрузила горшок на догорающий огонь, поддерживая его ровно настолько, чтобы хватило подогреть содержимое.

Когда Палома вновь обратила внимание на меня, я выложил на стол мешочек с бережно отобранными травами. Когда травы сушились, я читал над ними молитвы, наполняя определенным смыслом. В идеале их нужно было сразу заварить. У Тити была такая роскошь: она могла варить отвары прямо у себя дома; будучи священником, я не имел ни уединения, ни безупречного укрытия, как у женщин, которые могли прятаться на самом видном месте, в кухне.

К счастью, Тити предвидела, что я могу столкнуться с такой проблемой, и дала мне инструкции на этот счет. Я стал повторять их Паломе, отмечая, как важно заварить травы в определенном порядке.

– Стой, – перебила она меня. – Я это все не запомню. Давай запишем.

– Нет. – Если кто-то обнаружит записанные инструкции, подозрения тут же падут на Палому с Марианой, хотя Мариана даже не умела читать, и девушек накажут. – Это слишком опасно.