Я посильнее натянула на себя одеяло, ведь только сейчас – в отличие от прошедшей ночи – остро осознала, как мало на мне надето. Ночью меня это не заботило. Тогда важнее всего была безопасность, и ничего другого мне в голову не приходило.

Почти не приходило… Ведь если я сейчас посмотрю на Андреса – падре Андреса, поправила я саму себя, – меня захлестнет чувством стыда. Мне нельзя восхищаться линией его темных ресниц и маленькой родинкой на щеке. Мне стоит вспоминать прошедшую ночь с большей невинностью, не задерживаться на тепле его тела и ощущении его рук. Ночью мне было все равно.

Но по мере того как проявлялся дневной свет, то же делал и мой стыд.

Мне этого не хотелось.

Мне хотелось навечно остаться в капелле и забыться во сне, и чтобы ни капли вины меня не тяготило.

Я не хотела возвращаться в дом.

Но именно ради этого Андрес и разбудил меня…

Заметив мое пробуждение, он сел около меня и протянул чашу с водой, за которую я принялась с охотой. Я украдкой посмотрела на него поверх чаши: взгляд Андреса был устремлен в пространство или, возможно, на распятие. Рот его был сомкнут в твердую линию, а морщинки, образовавшиеся вокруг, казались глубже прежнего. В выражении лица не было спокойствия.

Я опустила чашу и проследила за тем, куда смотрит Андрес. Распятие. Резчик с художником запечатлели взгляд Иисуса Христа, направленный вверх, в мучительном вознесении, но маленькое, извивающееся чувство стыда подсказывало мне, что Его внимание направлено на дела земные, что открываются Ему. Я поставила чашу и сильнее обернула одеяло вокруг плеч.

Быть может, Он обратит свое внимание на дом и наконец протянет руку помощи мне. Я была бы не против.

– Вы сказали, что видели что-то, – начал Андрес. Голос его звучал грубее обычного – то ли после ночи, проведенной за молитвами, то ли от бессонницы, то ли от того и другого. Я кивнула. – Насколько отчетливо?

– Как будто она была там. – Мой же голос был осипший и хриплый, поэтому я прочистила горло. – За ужином она сидела рядом с вами.

Андрес вздрогнул. Мрачность на его лице только углубилась.

– Это плохо.

– Как думаете, это Родольфо ее убил?

– Беатрис. – В словах Андреса проскользнуло удивление наравне с осуждением.

– Все изменилось, когда он вернулся. Вы этого не почувствовали? – Линия его рта подсказывала, что почувствовал. – И надпись на стене… Андрес, когда она умерла? Родольфо был здесь?

Андрес всмотрелся в мое лицо. Он, несомненно, искал там признаки безумия, и я его не винила. Что-то в доме проникло под мою кожу до того, как я успела это остановить, и оно росло, распространялось, гноилось там с тех пор. И я не знала, смогу ли когда-нибудь от этого избавиться.

Умрете здесь – так же, как мы.

– Не могу сказать, – наконец ответил Андрес. – Вам лучше спросить Палому. Одно время… мне здесь были не рады.

Его изгнание. Отчасти я предполагала, что это дело рук Родольфо, но он не возражал ни против присутствия священника на ужине, ни против его нахождения на территории асьенды. Определенно, в их общении не было теплоты, но не было и открытой вражды.

Что-то в выражении лица Андреса предостерегло меня от дальнейшего обсуждения этой темы. Нужно будет спросить Палому.

– Может быть, узнаем, совершал он это или нет, у него самого? – предложила я. – Вы проберетесь в исповедальню, как тогда со мной, но на самом деле выслушаете его исповедь и…

– Донья Беатрис.

От его возмущенного тона к щекам прилил жар.

– Это отличная идея, – настояла я.

– Она совершенно не годится по множеству причин, одна из которых заключается в том, что я не стану нарушать тайну исповеди. – Тихий пыл, с которым он это говорил, задел меня.

– Но вы поделитесь только со мной. Чтобы предупредить и защитить меня.

– Нет. – Андрес покачал головой.

– Даже если Родольфо признается, что убил свою жену?

Он поднял сцепленные руки и, приложив пальцы к губам, бросил на меня проницательный взгляд.

– Это сложный вопрос с точки зрения этики.

– Но что, если он захочет причинить мне вред?

– Именно этого я и боюсь.

От мрачной серьезности его слов все мое тело и нутро охватила дрожь.

– И почему тогда, если вы нарушите тайну, чтобы защитить меня, это будет «сложный вопрос с точки зрения этики»? Вы хотите, чтобы я кончила как скелет в стене?

Андрес закрыл глаза. Я почти слышала, как он бормочет «cielo santo» про себя.

– Это несправедливо. Мы не знаем, что случилось с доньей Каталиной.

И все же он не взял своих слов обратно.

Я нахмурилась, вскинув руку вверх в расстроенных чувствах.

– Я молилась о помощи и какой с этого толк? Господь послал мне единственного неподкупного священника во всей Мексике.

Андрес распахнул глаза. Когда мы встретились взглядами на этот раз, его глаза так пылали, что у меня перехватило дыхание.

– Я бы на вашем месте не заходил так далеко.

В ответ на его слова в животе зашевелилось тепло и проснулось любопытство. Я не могла не обращать на это внимания – щеки зарделись. Андрес сидел всего в футе от меня. Возможно, жажду вызвало одиночество или тоска по прикосновениям, но менее подлинной она от этого не становилась. Она напоминала веревку – натянутую и прочно закрепленную во мне, тянущуюся к…

– Что бы с ней ни случилось, она не может это отпустить, – сказал Андрес. Его слова меня отрезвили, и действительность обрушилась на плечи тяжелым свинцовым плащом.

– И часто случается, что люди… не могут что-то отпустить? – спросила я.

– Нет. – Андрес сложил руки на коленях и вдруг стал отрешенным, потерянным в мыслях. – Бабушка считала, что это происходит с людьми, у которых остались незавершенные дела и они по какой-либо причине не могут отпустить земную жизнь. Еще есть души заблудшие и потерянные. Им нужна помощь, чтобы найти свой путь. Но есть и духи, которые привязаны к этому миру из-за своей злобы.

– Злобы? – повторила я. Андрес кивнул.

– Она несет в себе много сил.

– Почему Мария Каталина так злится? – поинтересовалась я вслух.

Брови Андреса взлетели.

– Донья Беатрис, мы знаем, что ее кто-то убил.

– Но ведь это была не я! – воскликнула я, жестом указывая на саму себя. – Зачем же мучить меня?

Перед глазами промелькнуло видение вчерашнего дня: Мария Каталина, явившаяся в столовую, ее адские глаза, устремленные на другой конец стола и с неприкрытым обожанием наблюдающие за моим мужем.

Ее мужем.