— Первым наказанием, которое девушки схлопотали незамедлительно, и это не считая всего, что за ним последовало, был строжайший запрет играть на берегу ручья. А это означало, что они становились пленницами до конца лета. Именно поэтому Элси принялась умолять отца позволить им с Фрэнсис доказать, что они вовсе над ним не насмехались. Девушка имела дерзость попросить у него на время фотокамеру «Мидж», заряжаемую фотопластинками и приобретенную им всего несколькими днями раньше, и разрешить им еще раз побывать на берегу ручья, куда им было запрещено ходить.

И Эмили снова подумала: «Чтобы сфотографировать фей, ни больше ни меньше!..»

— Они отправились туда с надеждой, но без уверенности, — продолжал Конан Дойл. — Элси не могла знать наверняка, что феи позволят ей себя снять. Во всяком случае, отказ был более чем вероятен. Ни одно из этих созданий никогда не давало себя фотографировать, и это вполне объяснимо: стоило миру убедиться в их существовании — и прощай, спокойствие, прощай, свобода! Вы даже не подозреваете, как мучили меня угрызения совести, когда я решился опубликовать книгу[97], где рассказывал о реальности фей. Но пойдем дальше. Итак, дело было в июле. Дни тогда стояли длинные, и кузины могли бы, благодаря этому ненароком выпавшему им перерыву в наказании, еще несколько часов попользоваться прелестями ручейка, который скоро стал бы им недоступен. Но вместо того чтобы наслаждаться пребыванием на берегу, меньше чем через час Элси и Фрэнсис возвратились в дом тридцать один на Мейн-стрит и вернули Артуру Райту его «Мидж № 1». Райт закрылся в своей каморке под лестницей и начал проявлять фотопластинки. За дверью лаборатории слышалась его брань, он ругался на дочь, которая, не раскаявшись, только усугубила свою вину. Потом выскочил из комнатушки, как черт из табакерки, и схватил девчонку за ворот блузки: «Объясни-ка на милость, откуда взялись эти бумажонки, Элси?» — спросил он, тыча ей под нос еще мокрые от химикалий фотопластинки, отчего девушка сразу же расчихалась.

Эмили тут же подумала: «Ну, пошло-поехало, сэр Артур!..»

— Может, я немного и присочинил, а что поделаешь, себя не изменить, я писателем был, писателем и остался. Ладно, миссис Фланнери, исключим чихание, но в остальном…

А она продолжала осмысливать сказанное. «Предположим, он не установил сходства между феями на фотографиях и рисунками в «Подарочном альбоме», который преспокойно лежал в сундуке, но тем не менее понял, что так называемые феи, скорее всего, были просто искусно сделанными вырезками».

— Если хорошенько подумать, то становится ясно, что о вырезках не могло быть и речи. Каков бы ни был художественный талант Элси, а я его за ней признаю, ей потребовались бы часы работы, чтобы с точностью скопировать рисунок из «Подарочного альбома» — манеру Шепперсона крайне трудно подделать, — и вырезать их с такой тщательностью, что даже при многократном увеличении никому из экспертов не удалось обнаружить ни малейших следов расщепления бумажного волокна на срезах. Да притом надо было их так проткнуть шляпными булавками, а для этого тоже нужна сноровка, да еще какая, чтобы при проецировании не обнаружилось проколов; я уж не говорю о том, что кузинам требовалось время и на то, чтобы добраться до берега ручья с вырезанными фигурками! А теперь, миссис Фланнери, скажите, положа руку на сердце: могли ли две юные девушки задумать столь непростую мистификацию и реализовать ее с таким совершенством меньше чем за один час?

В голове у Эмили промелькнуло: «Какая разница, верю я или нет, я не в счет, кто я такая? И все же истина очевидна: девочки сделали все возможное, чтобы у них не отняли их лощину, речушку, водопад, даже покрытые грязью берега — короче, чтобы не отняли их детство. И они в этом преуспели. Их рискованная затея оказалась настолько прекрасной, что покорила половину земного шара. О девочках говорят повсюду, наверняка восхищаясь ими, какой бы кому ни казалась эта история, — вплоть до далекой австралийской пустыни».

Но вслух произнесла:

— Если раньше я и сомневалась, то теперь вы меня полностью убедили, сэр Артур!

— Что ж, тем лучше. Значит, вы будете жить счастливой. Ибо скажите, миссис Фланнери, как человек может смириться с тем, что происходит внутри гроба?

— Не знаю, — ответила она мягко. — Каждый находит свой способ поменьше об этом думать. Или думать по-другому. У нас, например, умерших хоронят не в гробах, а на ветвях деревьев или помостах, высоко поднятых над землей, чтобы тело не достали дикие звери. Трупы высыхают. Становятся подобием дубленых шкур. Вы можете расположиться прямо под деревом с мертвым телом и спокойно отдохнуть, ничего не заметив.

Дойл смотрел на нее с недоумением.

— У кого это «у вас»?

— У нас, — повторила она. — У меня дома.

— Нельзя ли поточнее, миссис Фланнери?

Эмили бросила взгляд в окно. Башни Вестминстера уже почти скрылись в тумане. От аббатства остался лишь приглушенный перезвон колоколов.

— Кажется, туман сгущается. Я совсем не знаю Лондона и боюсь заблудиться. Пожалуй, мне пора возвращаться домой.

— Вы ведь живете неподалеку от Кингстон-апон-Халла? Да, кажется, теперь я вспомнил. Разрешите проводить вас до вокзала Чаринг-Кросс? Мэри, дитя мое, будь любезна, подай мне трость и шляпу, да еще, пожалуй, шарф, если, конечно, сумеешь его найти.

— Я сказала, что мне пора возвращаться домой, сэр Артур, но не говорила, что в Халл. Огромное спасибо за предложение. Ваш отец — замечательный человек, мисс Мэри, — прибавила она.

И прежде чем Конан Дойл попробовал ее удержать, Эмили вышла из лавки и направилась по Виктория-стрит, вскоре растворившись в тумане.

Часом позже на Юстонском вокзале она села в поезд, идущий до Ливерпуля.

Прибыв туда, Эмили прошла вдоль Джордж-дока, пока не увидела белоснежную громаду королевского почтового судна «Ланкастрия» (бывшая «Тиррения») с большой трубой, из которой вырывалось черное облако дыма со снопами искр.

Билет и документы, удостоверяющие личность, были у Эмили в полном порядке — впервые в жизни ей пришлось воспользоваться паспортом на имя Фланнери, которое сделало из нее англичанку.

Но из багажа у нее была лишь одна небольшая сумка, что насторожило офицеров службы безопасности «Кьюнарда»[98], которым прежде не приходилось видеть, чтобы кто-то отправлялся в Америку с таким малым количеством вещей.

Они удивились еще больше, когда открыли сумку и увидели, что там находилось лишь немного сменного белья (семь панталон, из которых четыре были чистые, а три — уже использованные; лейтенант, проводивший досмотр, украдкой понюхал одни и с нежностью посмотрел на Эмили); «ловец снов» (лейтенант так и не сообразил, что это такое); несколько фотографий Джейсона на матовой бумаге с зубчатыми краями (от одной из них, где он был в костюме Адама, у лейтенанта начался тик, а Эмили расхохоталась); бутылка виски («Превосходная огненная вода, — прокомментировала Эмили. — Я знаю, что Желтый Гром будет от него в восторге, и очень надеюсь, что Синие Мундиры на американской таможне его не выпьют». — «Если вы так их назовете, — улыбнулся лейтенант, — можете не сомневаться, что они у вас его конфискуют»); книга «Пришествие фей» с дарственной надписью Артура Конан Дойла («Эмили Фланнери, которая мне кажется одной из них…» «Одной из кого?» — спросил лейтенант, на которого посвящение произвело впечатление. «Одной из фей, — ответила Эмили, — но вы не обязаны верить всему, что говорят). На самом дне сумки лежали еще несколько серых камешков из реки Уэлланд и горсть земли, взятая в Пробити-Холле, неподалеку от могилы Джейсона, но это и вовсе нельзя было отнести к багажу.