и воды» (Метеорология, IV, 389b 31–390а 3). Нужно подчеркнуть, что финальность, целесообразность, формальная причинность, принцип функциональной детерминации вещи, о чем здесь говорится как о противоположном подходе по отношению к анализу вещей с точки зрения материальных начал, из которых они состоят, менее очевидны «там, где имеется больше материи», но в принципе это, говоря обобщенно, формальное начало значимо и для неодушевленных вещей. Однако тем не менее нотка сожаления в вышепроцитированном замечании Аристотеля очевидна. Это обстоятельство было отмечено Картероном: «Нам недостает – пишет он, комментируя это место, – смерти огня – или каждого из остальных элементов – смерти, которая лишь одна могла бы раскрыть нам его душу» [41, с. 74].

В связи с этим хотелось бы, помимо вышеотмеченного момента, заметить еще, что выражения типа «смерть огня» не являются чуждыми греческой философии. В частности, Гераклит, по свидетельству Максима Тирского, говорит, что «огонь живет земли смертью, и воздух живет огня смертью; вода живет воздуха смертью, земля – воды [смертью]. Огня смерть – воздуха рожденье и воздуха смерть – воды рожденье. Из смерти земли рождается вода, из смерти воды рождается воздух, [из смерти] воздуха – огонь, и наоборот» (В 76, пер. М.А. Дынника)[91]. Процитированный фрагмент заставляет предположить, что смерть стихии есть «раскрытие» какой-то более глубокой и скрытой основы космоса, как бы она ни называлась. Взаимная смерть стихий друг в друге оказывается способом указания на некое единое бытие, причем стихии не являются его существенными атрибутами, не составляют сути его бытия, говоря по-аристотелевски.

Синкретический гилозоизм ионийской философии[92] у Аристотеля выступает как аналитический антропологизм и даже шире – как «биологизм». Аналитизм этого «биологизма» состоит в том, что он строится на основе таких оперативных понятий, как форма, цель, энтелехия. В данном случае можно говорить о том, что органические модели проецируются в значительной мере на мир в целом. В частности, движение в подлунном мире понимается как аналог наличия души в живых организмах. Это обстоятельство также позволяет говорить, что указанный метод испытания существенности качеств имеет более широкое значение.

Действительно, смерть живого организма в плане мысленного «жестокого» эксперимента есть разрушение испытываемого предмета: например, нарушение трехсторонности треугольника выводит его за границы его бытия, его сущности и тем самым служит для проверки существенности его качеств.

Параллельное, почти синонимическое, употребление понятий формы и качества мы обнаруживаем и в других случаях, кроме вышеупомянутых. Например, в пятой главе первой книги «О возникновении и уничтожении», рассматривая проблемы движения по категории количества, Аристотель замечает, что материя «никогда не существует ни независимо от качеств, ни независимо от формы» (GC, I, 320b 18). Материя подлунного мира всегда оформлена и всегда «квалифицирована», т. е. всегда выступает в своих качествах. Математические объекты, таким образом, противопоставляются Аристотелем качественности материи постольку, поскольку рассматриваются как ее пределы или, иначе говоря, как абстракции или абстрактные объекты. Так как математические объекты, несомненно, также наделены и формой, и качеством (см. например: Метафизика, V, 14, 1020b 2–10) и особого рода материей (там же, VII, 10, 1036а 8–12), то это означает, что Аристотель имеет в виду физические, чувственно воспринимаемые качества, физические, а не математические формы и, наконец, материю как потенциальную физическую телесность (τò δυνάμει σῶμα) (GC, 329а 33). Филопон в своем комментарии к этому сочинению поэтому справедливо подчеркивает, что та потенциальная телесность, которую Аристотель имеет здесь в виду, говоря о материи, это не «математическая», а чувственно воспринимаемая, т. е. физическая, телесность [66, с. 303].

Анализ теории элементов и их превращений, развитой в книгах «О возникновении и уничтожении» (основные идеи изложены в третьей главе второй книги этого трактата), приводит к ряду выводов по исследуемой нами проблеме связи формы и качества в научном мышлении Стагирита. Сама теория элементов и их прекращений была нами подробно проанализирована выше. Поэтому в данном случае процитируем только одно характерное место из этой главы: «Огонь в действительности есть теплое и сухое, воздух (как сорт испарения) есть теплое и влажное, вода – холодное и влажное, земля – холодное и сухое. Таково рациональное распределение качественных различий среди первичных тел и их число (число первичных тел. – В.В.) отвечает логике нашей теории» (GC, II, 3, 330b 4–8). Какова же логика этой теории? Прежде всего мы отмечаем редукцию элементов – стихий – к качествам, а именно к четырем основным качествам (теплое, сухое, влажное, холодное – кратко ТХСВ). Основные, или элементарные, качества комбинируются по парам с последующим устранением немыслимых сочетаний (как, например, «сухое – влажное»). Перебор всех возможных сочетаний приводит к четырем парам, которые и отождествляются с элементами (огонь, воздух, вода, земля). Логика теории выводит, дедуцирует число элементов, согласующееся с обыденным опытом и традицией. Логика такого вывода – рациональное распределение качественных различий (εὐλóγως διανέμεσϑαι τας διὰφορὰς).

Рассмотрим теперь эту логику подробнее. Этот анализ, помимо своего прямого отношения к исследуемой нами проблеме, интересен еще и потому, что иногда качественный – и «ретроградный» – характер физики Аристотеля прежде всего связывают именно с этой теорией элементов[93]. Вместе с тем именно эта же самая теория вызывает и другие истолкования, авторы которых стремятся снять с Аристотеля эту, как им кажется, компрометирующую научность его подхода характеристику и отстоять близость аристотелевской логики мышления, проявившейся в указанной теории, к современному физическому мышлению. Такова позиция Зеека, крупного исследователя физики Аристотеля. В своей вступительной статье к сборнику, посвященному натурфилософии Аристотеля, он пытается заменить традиционную характеристику («качественная физика») на другую, более «респектабельную» и современно звучащую – «формализм»[94]. Присмотримся несколько ближе к ходу его рассуждений. Зеек отмечает, что понятие «качественная физика», которое является расхожим понятием (Schlagwort), как и понятие телеологии при характеристике натурфилософии Аристотеля, нередко искажалось и тем самым аристотелевская наука попадала в своего рода кунсткамеру исторических курьезов. Учение об элементах, опирающееся на представление об элементарных качествах, давало повод к такой характеристике («качественная физика»), однако это слово вводит в заблуждение, считает Зеек, так как «Аристотель не имеет дело с этими качествами самими по себе, а он их просто использует для того, чтобы придать своей системе чисто формальные признаки» [122, с. XII]. Использование языка качеств – это исключительно средство формализации, способ построения формальной системы физического описания. И далее Зеек заключает: «Он (Аристотель. – В.В.) действует принципиально так же, как и физик нового времени, который использует знание структур, математику для систематизации эмпирических фактов» [122, с. XII].

Прежде всего мы согласны с Зееком, когда он говорит, что Аристотель ищет в эмпирическом многообразии порядок и что в таком упорядочении состоит