качественное наполнение этого контура. Этот ход мысли характеризует сдвиг или определенный акцент в понимании формы, и таким образом, определенное смещение в самой «модели» познающего акта: ведь «через посредство формы, – говорит Аристотель, мы постигаем все вещи» (Метафизика, V, 5, 1010а 25). Согласно такому смещению[95] в истолковании познания, оформленность мира, гарантирующая его познаваемость разумом человека, проявляется не только (и даже, может быть, не столько) в формах-фигурах тел, но и в формах-качествах.

Одно мышление и один тип научного знания возникают тогда, когда познать (и понять) мир означает построить его геометрию, найти формы-контуры вещей, лежащие за качествами явлений и их объясняющие (Платон в «Тимее»). Но совсем другое мышление и тип научного знания возникают тогда, когда познание понимается как организация (систематизация, иерархизация) самих чувственно воспринимаемых качеств. Одно дело – движение по геометрии контуров (платоновские правильные тела, базирующиеся на треугольниках) и совсем другое – движение по схематике качеств, не обладающих пространственной ограниченностью, непрерывных в своем содержании и тем самим, как кажется, безнадежно ускользающих от схватывания мышлением. Вполне законным является вопрос о совместимости такой познавательной установки с рациональным познанием вообще. Очевидно, что некий специфический смысл понятия формы здесь необходимо должен возникнуть.

Действительно, в упорядочении качеств, в превращении качественного многообразия в стройную систему, включающую отношения расчленения, иерархии, формы связи, отношения переходов и т. д., проявляется как раз именно такой смысл понятия формы, позволивший Зееку говорить, что у Аристотеля нет качественной физики, а есть только формализм, весьма близкий к современному. Можно допустить, что «чисто рациональное» в качественной физике в какой-то мере сводится к этому. Но сама качественная физика, очевидно, к такой рациональности никоим образом не сводится. У Аристотеля нет «чистого формализма» (как это утверждает Зеек): аристотелевский «формализм» качеств содержателен, качества у него – δυνάμεις, силы. Этот динамический аспект уже не входит в такую «чисто формальную» рациональность, но тем не менее его нельзя отнести, конечно, и к «иррациональному». Понятие качества в подобном динамическом аспекте отличается от качеств-форм, определяющих четыре стихии. Если ограничиваться только теорией элементов в GC, то можно говорить о формализме (в данном случае) аристотелевского подхода, подразумевая, что описание динамики качеств в том же самом трактате носит иной характер. Неясности, возникающие при интерпретации качественного характера аристотелевской физики в целом, в значительной мере кроются в том обстоятельстве, что эта качественность существенным образом разнородная, даже внутри одного и того же трактата GC. Очевидно, что сказанное относится и к квалитативизму в целом, явлению, как мы видим, гетерогенному и разноплановому, что упускается из виду.

На примере трактата GC и анализа интерпретации изложенной в нем теории элементов мы ясно видим, что необходимо выделить по меньшей мере два различных значения качественности и квалитативизма по отношению к физике элементов. Во-первых, это «формализм» качеств в дедукции элементов на базе первоматерии, что мы считаем одной из форм проявления метафизико-эйдетического квалитативизма. Во-вторых, это физико-динамический аспект элементарных качеств в представлениях о «борьбе» качеств, о их взаимодействии, где понятие первоматерии делается излишним. Лишь частично этот физико-динамический квалитативизм мы находим в GC, но главным образом он характеризует биологические работы и IV книгу «Метеорологии».

Вопрос, связанный с проблемой сдвига в понимании самой формы в связи с аристотелевским квалитативизмом в физике, достаточно труден. Поэтому те соображения, которые мы здесь развиваем, не свободны от гипотетического характера. Выше мы подчеркнули, что понятие формы в таком сочинении, как GC (и не только в нем), поставлено в рамки схемы противоположностей, служащей своего рода посредником и проводником логико-грамматических расчленений в физике. В связи с этим обратим наше внимание на то, что форма выступает не как некое нерасчлененное целое, а именно как целое, образованное парой противоположностей, парой противоположных качеств.

Аргументация при построении теории элементов идет от принципа противоположностей, так как именно здесь сфокусированы все логические необходимости, а полученные выводы фиксируются на языке качеств. Так осуществляется перенос логико-грамматических связей на физический мир, мир качеств. В таком плане отдельное качество не совпадает с формой, а становится лишь ее моментом, проекцией. Формой, строго говоря, является только целая система качеств. Действительно, теплое или холодное само по себе еще не форма (не вся форма). Но их связка дает «полуформу» активного качества (активные качества – теплое и холодное), которая, необходимо дополняясь коррелятивной «полуформой» пассивности (пассивные качества – сухое и влажное), дает целую форму или просто форму – всю схему «активные – пассивные качества», являющуюся самодостаточной, полной и поэтому продуктивной схемой.

Только целое, набранное из организованных в систему качеств, в строгом смысле совпадает с формой. Это можно выразить и иначе, имея в виду, что мы ищем корреляцию между традиционным пониманием формы как целостного замкнутого «вида» вещи (εἶδος), с одной стороны, и логико-грамматическими расчленениями, языком как языком вообще, с другой стороны, т. е. корреляцию между «видом» и «словом», «зрением» и «слухом», говоря предельно обобщенно. В самом деле, аналогом формы – «вида» – предстает некое логико-вербальное целое, получающее свое выражение благодаря языку противоположностей: целое есть единство противоположностей, т. е. система как таковая. Поэтому элементы системы выступают не как самостоятельные формы, а как моменты формы, которая есть целое. Этот вывод весьма существен. Он корректирует и уточняет наше предположение о сдвиге в истолковании формы, происходящем у Аристотеля. Гипотеза о таком сдвиге была выдвинута нами для объяснения качественного характера его физики. Однако она должна быть уточнена. Иначе легко может возникнуть ошибочное, как нам это теперь видно, мнение относительно такого сдвига, который якобы выводит – пусть и относительно – Аристотеля из круга общегреческого понимания формы. Такого выхода за пределы греческой культуры мысли у Аристотеля нет. Анализ его качественной физики и квалитативизма в целом – при всей существенности его несовпадений с геометрической теорией Платона и атомизмом – не позволяет сделать такой вывод.

В квалитативизме Аристотеля мы видим не просто перенос центра тяжести с «вида» (и отсюда роль геометрии и конкурирующих с аристотелевской научных программах в Античности) на качественное наполнение «вида» или «контура». Существенно, что сам этот перенос реализуется только так, что ведущие характеристики греко-языческого понятия формы при этом не отбрасываются, а сохраняются. Античное (греко-языческое) понятие формы выступает инвариантным относительно этого сдвига, переносящего геометрическую теоретическую физику Платона в качественную теоретическую физику Аристотеля.

Удобной моделью, поясняющей этот сдвиг, является топологическое преобразование, не задевающее целостности фигуры. У Аристотеля мы видим доминирование новой системы координат: логико-грамматической системы со схемой противоположностей в качестве оперативного языка при осмыслении физики становления, физики подлунного мира вообще. Однако на новом языке кодируются общие характеристики рационального познания