– И поэтому вы рисковали, доверившись мне. Я вам за это признателен.

– Разве у меня был выбор? – спросила она, упорно глядя прямо перед собой.

– Я не знаю. Вы могли бы… Впрочем, не важно. Объясняет ли это ваше собственное существование?

Теперь уже она вытаращила глаза от удивления.

– Могли вас создать в этом биологическом виде, чтобы позволить Плавтине связаться с последним Человеком, не подвергая его опасности?

Она принялась обдумывать его мысль почти с надеждой. Ей хотелось в это верить, поскольку это все упрощало и придавало ясность и смысл ее присутствию в далеком будущем. Но нет. Какой бы соблазнительной ни была гипотеза, она оставалась ложной. После паузы Плавтина сказала:

– Я не думаю. Первая Плавтина не обладала таким видением ситуации, когда вернула меня к жизни.

Они оба задумались, сидя рядом в темноте шаттла, застопорившегося в фазе отлета.

– Как бы там ни было, – вновь заговорил Отон, – проблема Плутарха меня не касается. Я разделю с вами воспоминания о Гекатомбе. Уж вам я должен поведать правду о моем происхождении; я не часто о нем рассказываю. На самом деле…

Он не закончил фразу, будто вел одновременно другой спор – на сей раз с самим собой, – потом, после минутного замешательства, протянул ей массивную ладонь. Она чувствовала, что взволнована этой физической близостью, возможно, не меньше, чем разговором. Но, напомнила она себе, Отон – лишь носитель сложной программы, сотканный из искусственных мышц, которые удерживают на месте скелет из углеволокна, а не воплощение чего-то, свойственного живым. Он не ест и, несмотря на сложный механизм внутренних органов, на самом деле не ощущает ни холода, ни тепла, ни боли, ни удовольствия, ни мимолетной ласки ветра на коже.

А может, и ощущает. Она ведь ничего об этом не знает. Да и насколько он отличается от нее самой? Где провести границу между улучшенной машиной и разумным млекопитающим? Нужно ли противопоставлять два разных способа бытия в мире – правильный и неверный? Этого Плавтина тоже не знала. Но от соприкосновения с каменной, холодной и гладкой плотью, ощущавшейся совсем не так, как человеческая, она задрожала.

– Честно говоря, – проговорил Отон, будто отвечая на ее мысли, – я вовсе не автомат.

Так быстро, что она удивилась, он растянул огромный разум за пределы своей индивидуальности. В физической реальности кабины ничего не изменилось. Пыль по-прежнему потрескивала на загрязненных стеклах. Бледные лампы с трудом компенсировали угасший дневной свет. Но разум, внутренний мир Отона выплеснулся наружу бурным потоком кипящей воды, стремительно, словно понесшая лошадь, распространился повсюду, наполнил малейшие уголки души, окружил Плавтину так плотно, что она потеряла всякий путь к отступлению. Этот разум выдернул ее из себя самой, так, что она не могла сопротивляться, и затянул в пространство, полное энергии и мощи, – словно газ, который высосали из помещения вакуумным насосом. Отон ошибался, воображая, будто ее союз с погибшей Плавтиной с ее стороны был лишь расчетом. Конечно, в проконсуле была неприятная доля аморальности и самовлюбленности, склонность ставить во главу угла почитание самого себя. Но именно это давало ему силу, к которой было невозможно оставаться равнодушным, и благодаря которой он стал властителем среди Интеллектов. Отон обладал силой притяжения падающей звезды, которая, блуждая, утягивает за собой множество малых небесных тел, так, что в конце концов за ней повсюду следует сияющий шлейф.

Плавтина, как и другие, не могла лгать себе о влечении, которое испытывала к этой звезде. Отон потянул ее в головокружительное путешествие в такую далекую античность, что и в его собственных глазах она окрашивалась в выцветшие цвета и приобретала неуверенные очертания легенды.

* * *

Эврибиад за свою моряцкую жизнь повидал немало насилия, но оно и близко не походило на холодную нездоровую жестокость созданий Европы. После того как те исчезли, они стояли какое-то время, опустив руки, не в силах прервать молчание. Фотида первая справилась с собой.

– Нам придется поплыть за ними, – сказала она тихо, проследив пальцем почти стертые следы послания, написанного на стекле.

– Это не входит в мое задание, – прорычал Рутилий.

– Пойдемте, Эврибиад, – сказала она, поворачиваясь к выходу и демонстративно игнорируя деймона.

– Я не желаю обсуждать этот вопрос, – продолжил автомат. – Я не подвергну Корабль опасности, чтобы удовлетворить ваше нездоровое любопытство.

Фотида с досадой покачала головой:

– Никто не спрашивает вашего мнения.

Его мощная фигура преградила ей дорогу, и он собрался было что-то прорычать, но тут между ними с присущей ему быстротой проскользнул Аттик.

– Было совершенно очевидно, друг мой, что людопсы, раз увидев этих существ, захотят узнать о них больше. Что за идея пришла вам в голову – привести их сюда?

– Я боялся за безопасность Корабля. Я ничего не смог бы сделать для его защиты. А вот они – смогли бы.

– И вот вам результат!

Аттик улыбнулся во все зубы и поднял глаза к небу.

– Вам и в голову не пришло, что людопсы на этом не остановятся?

– Нет, почему?

– Потому что они отчаянно ищут способ, – объяснил ему Аттик, произнося слова раздельно, будто разговаривал с ребенком, – как обойти интеллектуальную деградацию своего вида, а эти отвратительные существа похожи на разумных. Их раса, скорее всего, восходит ко временам человеческой колонизации космоса. У этих созданий, должно быть, есть какой-то способ противостоять спаду интеллекта.

Он поглядел на Фотиду, ища ее одобрения; та коротко кивнула.

– Теперь, друзья мои, поймите, что мы не можем активно вам помогать. Узы нам это запрещают.

В зале наступило гробовое молчание. Эврибиад слышал, как за его спиной бойцы неловко переминаются с ноги на ногу. Если бы только один из его лейтенантов был рядом! Аристид, самый верный друг после погибшего Феоместора, далеко, он присматривал за Плавтиной. И все же оставалась воинская дисциплина. Эврибиад резко поднял руку и растопырил пальцы. Эпибаты выстроились в два ряда – первый упал на одно колено, – и зарядили ружья. Фотида не шевельнулась, но хладнокровно сказала:

– Мы понимаем ограничения Интеллектов, друг мой Аттик, и не желаем возмущать спокойствие на Корабле более, чем необходимо. Вы мыслите в долгосрочной перспективе, и это делает вам честь, но альтернатива достаточно прозрачна. Или вы подчинитесь, или я возьму этот Корабль силой и буду казнить вас одного за другим, пока какой-нибудь из деймонов не согласится мне служить. Думаю, кроме вас двоих никто не станет нам сопротивляться.

Аттик и Рутилий шагнули друг к другу. Эврибиад задумался. Конечно, неспособность убивать затрудняла слугам Отона задачу. Но достаточно ли он силен, чтобы с тридцатью бойцами остановить обоих деймонов? Он не был в этом уверен – с тех пор, как высокий длинновязый автомат преподал ему урок кулачного боя, который Эврибиад не готов был забыть. Напряжение висело в воздухе еще несколько долгих секунд, густое как смола, – потом Рутилий вздохнул.