– Wenn ich dich darum bitte, dann glaube ich daran[17], – сказала я.

Мама опустила голову. Я перевела взгляд на мальчика и спросила его, уже по-нашему:

– Князь, ну и как вам живется в доме у графини?

– Прекрасно, – ответил он. – Графиня очень добра. Вы не поверите, насколько она добра ко мне. Ведь я племянник ее очень дальней родственницы. Вернее говоря, свойственницы. Седьмая вода на киселе, как говорят в простом народе.

– Насколько же именно она добра? Как вы эту доброту, – я пошевелила пальцами, – что ли, взвешивали, а? – спросила я, потому что мне надоел этот поток сахарного сиропа.

– Мне было очень трудно войти в свет, – продолжал он, – но графиня была так неописуемо, просто восхитительно добра, что она, – он сглотнул слюну и выпалил: – усыновила меня. Хоть она зовет меня князем, но я по закону ее сын. Я – ваш брат. По закону, только по закону, разумеется. Не про крови! Но тем не менее. Я ваш брат, сестра моя, дорогая Адальберта-Станислава! – и он протянул мне обе руки.

Мама захохотала.

Он держал свои руки ладонями кверху, словно желая взять мои руки в свои и поцеловать их или просто обнять меня по-братски, и я с трудом удержалась от желания хорошенько треснуть кулаками по его ладоням. Но потом не стала удерживаться, чтобы не нагрубить маме, это иногда помогает – разбить чашку, чтоб не наорать на горничную. Поэтому я звонко, даже с оттяжкой шлепнула руками по его ладоням, он через силу засмеялся, а я обернулась к маме.

– Тьфу, – громко сказала я. – Ты такая же, как была.

– Это хорошо или плохо? – холодно спросила мама, глядя на меня бесстыдно смеющимися глазами.

– Это настолько прекрасно, что у меня слов нет, – сказала я. – Ты говорила, что у швейцара внизу есть телефонный аппарат. Как бы мне вызвать извозчика?

– Габриэль, – попросила мама мальчика, – проводи молодую графиню и устрой там все. – И, не сказав мне «до свидания», она повернулась и вышла из комнаты. На диване остались лежать два толстых кожаных альбома с рисунками. Я раскрыла тот, который был ближе ко мне. Там как раз была эта кошмарная картинка – Грета с Иваном. Я с размаху выдрала ее оттуда, сложила вчетверо и стала запихивать себе под блузку.

– Что вы делаете, графиня? – закричал Габриэль. – Как можно? – он протянул руку, чтобы отнять у меня листок.

– Заткнись, братец! – сказала я. – Будешь командовать – получишь! У тебя царапучая сестренка! – сказала я и вцепилась ногтями ему в ладонь. Он зашипел и отдернул руку. Я, наверно, сильно его покорябала. – Вот так! – сказала я. – А теперь марш вниз! Посадишь меня на извозчика.

– Слушаюсь, молодая графиня, – ответил он.

То ли он на самом деле был смущен, то ли что-то задумал – я не знаю. Мы вышли из квартиры. По коридору я шла, нарочно глядя перед собой, уставя глаза в курчавый затылок Габриэля, чтобы, не дай бог, не увидеть в стеклянной двери маму, если, конечно, она подошла к двери проводить меня. Но нет. Не увидела. То ли я действительно так здорово скрутила свой взгляд в трубочку, то ли мама в самом деле не захотела подойти.

Мы пошли вниз по лестнице. Габриэль понуро шагал впереди. Вдруг остановился, сильно закашлялся. Лестница была очень красивая, с мраморными ступенями и малиновым ковром, зашпиленным латунными прутьями, с великолепными дубовыми перилами и дубовыми же балясинами вольной цветочной формы. Стены были расписаны тоже цветами в светло-бирюзовых и белых тонах. Вполне сдержанно и элегантно. Габриэль тем временем кашлял, ухватившись рукой за перила.

– Чахотка? – злобно спросила я. – Или куришь дешевый табак?

Он повернул ко мне свое бледное под смуглотой, худое лицо. В его глазах стояли слезы. Наверное, от кашля.

– Боюсь, что да, – сказал он.

Господи, новое дело, подумала я.

– Я задала два вопроса, – на всякий случай возразила я. – Туберкулез, или, может быть, все-таки дурной табак?

– Я не курю, графиня, – сказал он. – Ну разве очень редко, с друзьями. Но не настолько. Чтобы. Так. Сильно кашлять. – Он набрал воздуха в грудь. Было видно, что ему очень хочется закашляться, но он сдерживается.

– Надо сходить к доктору, а не гадать, – строго сказала я. – Дать тебе денег на хорошего врача?

– Благодарю, графиня, – сказал он.

– Я на самом деле не графиня, – поправила я.

– Почему? – спросил он. Мы все еще стояли на лестнице, наверно, между четвертым и третьим этажом.

– По двум причинам, – объяснила я. – Во-первых, графский титул не наследуется по женской линии. Разве что уж какая-нибудь очень, очень прагматическая санкция, – сказала я, – но тут нужно распоряжение императора. В смысле, прошение на имя императора. Мы подавали такое прошение. Получили ответ: я смогу передать графский титул своему сыну, если он родится, но сама графиней не считаюсь. Поэтому у меня такая смешная вторая фамилия: не «фон Мерзебург», а «унд фон Мерзебург». Вот и все. А, во-вторых, тут другое. Моя фамилия Тальницки – мы потомки рыцаря Далмитца из свиты Генриха Четвертого. Наш предок не был ни графом, ни бароном (странное дело, говоря это, я почти поверила в эту дурацкую историю, которую всю жизнь считала выдуманной. Откуда взялось славное семейство Тальницки – никому в точности неизвестно. А с этим рыцарем – это все папины фокусы и выдумки. Но вот в ту минуту я была убеждена, что так оно и есть). Рыцарь без титула – это тоже неплохо. Ты знаешь, дорогой мой новоиспеченный братец, про французского дворянина по фамилии Роан? – Он помотал головой. – Однажды его хотели произвести в герцоги, и он сказал знаменитую фразу: Roi ne puis, duc ne daigne, Rohan suis! «Королем я быть не могу. Герцогом не желаю. Я – Роан!»

– Какая ты умная и начитанная, – сказал Габриэль, и непонятно было, хвалит он меня, осуждает или смеется.

– Так что, спасибо «да» или спасибо «нет»? – спросила я.

– О чем ты? Ничего, что я уже на «ты»?

– Все правильно, – сказала я. – Как же иначе. Брат всё-таки. Я про деньги. Деньги на врача. Дать? – Я потянулась к сумочке.

– Нет, нет, что ты, – отказался он.

– Не смею навязывать, – сказала я. – Больше предлагать не стану. Но если надо будет, попросишь. Дам.

– Спасибо, – кивнул он, достал платок, вытер губы. Мы пошли дальше вниз, считая ступени, касаясь полированных дубовых перил и глядя на бегущий узор бело-бирюзовых цветов и листьев по оштукатуренным стенам. Но через два марша я снова крикнула «Стой!». Он остановился. Я стояла у окна, он на три ступеньки ниже.

– Поднимись сюда! – сказала я. – А теперь говори правду. Что ты здесь делаешь? Почему ты живешь у моей матери? Что это за дальняя свойственница? Какая там вода на киселе? Изволь рассказать во всех подробностях. Как ее зовут и какого троюродного брата она свояченица? – Он молчал. – Так-так, – сказала я. – И почему это она тебя усыновила? Зачем это надо было? Ей? Тебе? Что происходит? – Я расстегнула две пуговицы на своей блузке и вытащила выдранную из альбома страничку с этой безобразной картинкой, где Грета любится с Иваном. – Ты с ней вот этим занимаешься? – сказала я, развернула картинку и сунула ему в нос. – Вот этим, да? Ты с ней… Ты с ней ***? – и тут я выговорила неприличное плебейское слово, которое раньше никогда не произносила вслух.