понимает, эта твоя Даниха! – возмущалась Милославка. – Зовут её нашептать, чтобы дитяте не навредили, она берёт мак и шепчет: сажусь, мол, в сани, крытые бобрами, и лисицами, и соболями, и куницами… Да когда же от сглазу про бобров и куниц шепчут? Это для богатства! А потом: у бояр и судей полон двор свиней, а я тех свиней переем… Это чтобы под боярский суд не попасть! И всё в одно смешала! Будто кутью варит: тут тебе и горох, и бобы, и чечевица! Кто же так детей заговаривает? Мало, что ли, путных заговоров?

– Она, Даниха, прежде путная была знахарка, а нынче от старости позабыла всё, – поддакивала Параскева.

Увидев Овсея, бабы немного смутились, но продолжали свой увлекательный разговор вполголоса. Оно было и кстати: занятые своим, они почти не следили за мужчинами. «От порчи и сглазу святому Киприану и Михаилу-Архангелу молиться надо, а не баб глупых звать!» – хотел сказать им Воята, но сдержался, чтобы не отвлекать внимание на себя.

Выложив книгу на ларь, Воята своей спиной прикрыл её от лишних глаз и раскрыл на нужном месте.

– Видишь? – прошептал он деду, показывая чёрные кривые строки внизу листа. – Сие сам Панфирий написал.

– И что тут сказано? – беспокойно хмурясь, спросил тот.

Дед Овсей не умел читать – да и зачем ему? Воята шёпотом прочёл ему запись и растолковал, как сам понял.

– Так Великославль-то Господом прощён! – Овсей был так изумлён, что даже покачнулся. – Через триста лет…

– Тридцать.

– Дошла молитва-то! Ох, радость! – У старика на блёклых глазах явственно заблестели слёзы. – Как же ты узнал? – Он схватил Вояту за руку. – Сколько лет мы молили, а никто не ведал, никому не открывалось… Может, тебе знак был какой?

– Д-да… – вырвалось у Вояты: он вспомнил сон с той девкой, читавшей Псалтирь. – Сон мне был. Мол, открой книгу и сыщи…

Он смешался: рассказывать Овсею про девку совсем не хотелось. Но тот не стал допытываться, захваченный радостным открытием.

– Так что же… Отчего же не выходит город, коли старец уже его отмолил?

– Условие, знать, не исполнено. Ангелы – привратники звёздные – должны ещё звезду какую-то выпустить особенную. А какую – тут не сказано. Где её искать, ту звезду?

– Может, они сами и знают?

– Кто? Ангелы?

– Старцы белые. Может, знают… Они ж Панфирия в гостях у себя принимали, за стол сажали… Коли сами ангелы его на ладье золотой в город отвезли, стало быть, знали там, что Богом прощены! Может, им Панфирий и условие то открыл?

– Как же нам узнать?

Овсей задумался. Воята закрыл книгу, завернул в холстину и убрал в ларь. Старик проводил её глазами.

– Выходит, отец Ерон-то знал? – прошептал он.

– Может, знал. А может, нет. Может, он Псалтирь и не открывал, коли ведал, что греческая она.

– А тот бес-то знал. Который погубил его.

– И правда! – Воята с уважением посмотрел на старца. – Бес, выходит, знал. И боялся, как бы ещё кто ни проведал.

– А он к тебе не наведывался? – с опасением спросил Овсей.

– Кто?

– Да тот бес… что отца Ерона…

«Нет», – хотел ответить Воята, но прикусил язык. Кое-кто к нему наведывался… и читал в книге именно это место.

Пробрало холодом. Раньше Вояте не приходило в голову, что бес, сгубивший из-за книги отца Ерона, может наведаться и к нему. Это в монастырь, что есть земной рай, бесу хода не было, а здесь-то…

В облике девицы приходил бес? Такие случаи бывали – хотя бы с прежним архиепископом Новгородским, святым Иоанном. Но мысль, что бес может такую шутку сыграть и с ним, огорчила и возмутила. Воята не хотел в это верить. Но если он так и не узнает, что это за девица и зачем ему показывается, ему вовсе не знать покоя!

– Сведёшь меня к тем старцам? – прямо спросил он у Овсея.

– Ин ладно, сведу, – не без колебаний согласился тот. – Хоть и не велено отрокам ходить, но раз уж тебя Господь так умудрил… стало быть, ему угодно, чтобы ты ведал… Может, через тебя он и больше того откроет!

* * *

Ждать долго не пришлось: едва ушли бабы, как Овсей велел Вояте одеться потеплее и вывел его на посад. Ещё немного они посидели в избе у одного тамошнего старика, Немыта, – чтобы, как понял Воята, ночные прогулки не бросались в глаза, когда в Погостище все улягутся спать.

Перед полуночью в дверь снаружи осторожно постучали.

– Пора! – объявил Овсей и вместе с Немытом поднялся.

На улице посада собралось с полтора десятка человек: все уже знакомые Вояте сумежские старики. На Вояту косились с удивлением, но, видя рядом с ним Овсея, молчали. Среди них был и Савва, и Миколка; завидев Вояту, Миколка украдкой подмигнул.

Выехали на трёх санях. Старики покрепче и Воята шли пешком. В санях везли несколько лукошек и коробов, где лежали какие-то подношения, завёрнутые в рушники. Вояту мучило любопытство, но он не задавал вопросов, надеясь, что вскоре всё увидит сам.

Местность между Сумежьем и озером давно была обжита, но за последние двести лет тут заново вырос дремучий лес. И не подумаешь, что когда-то, пока не явился сюда Владимиров воевода Путята, эта дорога соединяла Сумежье с Великославлем, главным городом волости! Теперь она была не то чтобы заброшена, но несколько одичала: сделалась узкой, заросла кустами, и после Видомли никакого жилья на ней больше не встретилось. Деревни и починки лежали в стороне, хотя раза три-четыре Воята при свете луны различал старые раскидистые яблони, оставшиеся от сгинувших селений. Воята уже знал, что озеро жители волости посещают только на летних игрищах, да кое-кто косит и пасёт скот на лугах вокруг него, но выходить на озеро, ловить рыбу в нём не разрешается. А про тех, кто нарушал запрет, рассказывают байки, как один-де мужик забросил невод, зацепился им за городские крыши, стал тянуть, да лодку и опрокинул…

Среди тёмных ночных облаков бродила растущая луна, будто искала между ними каких-то небесных грибов. Сияние её ясно освещало поля и перелески, а между ними торчащие из снега вешки, обозначавшие дорогу: хоть никто сюда не ездил, поставить вешки жители считали непременной обязанностью. Глядя на луну, Воята улыбался про себя, вспоминая рассказ Марьицы: мол, Луна – жена в светлых одеждах, едет на повозке с двумя волами… Теперь ему особенно приятно было смотреть на луну, будто они с ней знакомы. Поблёскивали и звёздочки, робкие, сжавшиеся от холода в вышине. Ночь была не слишком морозная, а на ходу Воята и