Тогда советский нарком и не пытался возражать. Только 9 Февраля (27 января) наконец произнёс то, что следовало сказать во всеуслышание задолго перед тем. «Власть Совета Народных Комиссаров, – сообщил он участникам переговоров новость, – распространяется и на ту территорию, от имени которой говорит правительство (Рады), единственной территорией которого является Брест-Литовск».10

Действительно, и Рада, и её Совет Народных Министров 8 февраля (26 января) бежали из Киева. Через день добрались до Житомира, откуда ненадолго ушли советские войска, но встретили в городе части чехословацкого корпуса, не пожелавшего приютить австро– и германофилов. Тем не менее, представители Рады, не обладавшей властью в пределах хотя бы одного уезда, 9 февраля (27 января) поторопились подписать с делегатами Германии. Австро-Венгрии, Болгарии и Турции мирный договор. Собственный. Сепаратный. Выгодный лишь Берлину и Вене.

Его статья 2-я зафиксировала границу Украины. Только западную – с Австро-Венгрией по линии прежней русско-австрийской до города Тарнограда (ныне Тарногруд, Польша). А далее – почти строго на север до Пружан (ныне Белоруссия) – неизвестно с кем. То ли с Германией, то ли с подконтрольной той Польшей. О северной, восточной и южной границах Украины речи почему-то не было.

Но самой важной статьёй договора стала 7-я, рассматривавшая экономические вопросы. В соответствии с ней Рада обязывалась до 31 июля поставить в Германию и Австро-Венгрию «излишки» своей сельскохозяйственной продукции: 113,5 тысяч тонн зерна, муки, кукурузы, фуража; 3,3 тысячи тонн масла, жира, и сала; 1,8 тысяч тонн растительного масла; 1,2 тысячи тонн рыбы и мясных консервов; 105,5 тысяч голов крупного рогатого скота, 96 тысяч лошадей; 3 тысячи тонн солонины; 75 тысяч ящиков яиц, 67 тысяч тонн сахара.11

Происходившее в Брест-Литовске беспокоило Сталина, вызывало его справедливое возмущение. Днём 10 февраля (28 января), всё ещё не получив сведений о подписании сепаратного мира, он телеграфировал Антонову-Овсеенко, отвечавшему за военные операции на юге:

«Делегация старой Рады получает ложные сведения от бежавшего с поля боя Голубовича о поражении советских войск в Киеве, а наши милые товарищи из Харькова и Киева глубокомысленно молчат, не информируют Троцкого, и тем самым молчанием подтверждают сплетни Голубовича, укрепляя тем самым положение несуществующей Рады… Если они такого сообщения не дадут, немцы не замедлят заключить мир с несуществующей Радой для того, чтобы обеспечить себе вмешательство в дела жизни Украины».12

Надежды Сталина что-либо изменить даже сообщением о полном разгроме националистов оказались тщетными. Троянский конь из Киева уже сделал своё дело. Накануне одним росчерком пера под договором Севрюк развязал руки Германскому Верховному командованию. Большая часть Восточного фронта – к югу от Брест-Литовска – для них перестала существовать. Гинденбург и Людендорф могли, наконец, перебросить боеспособные дивизии на Западный фронт. Готовить, благодаря тому давно задуманное большое наступление во Фландрии, призванное по замыслу привести их к победе. Могли теперь обеспечить и население страны, и армию столь необходимым продовольствием, заодно поддержав и войска Австро-Венгрии. Следовательно, с российской делегацией можно было больше не церемониться. Ультимативно потребовать и заключения мира, и согласия на аннексию как можно большей территории.

Таких же мер потребовал и Вильгельм II. «Троцкий, – указал он 9 февраля, – должен до восьми часов вечера завтрашнего дня. 10-го (об этом доложить в это время сюда, в Хомбург) подписать без проволочек мир на наших условиях с немедленным отказом от Прибалтики до линии Нарва – Псков – Двинск без права на самоопределение… В случае отказа или попыток затяжек и проволочек и прочих отговорок в восемь часов вечера прерываются все переговоры, прекращается перемирие».13 Правда, почти сразу же согласился отсрочить предъявление столь значительных требований.

Волю кайзера, но в несколько смягчённом виде, поручили выразить генералу Гофману. Именно он, а не дипломаты, и объявил – какой должна стать северо-западная граница Российской Республики. Без Польши, Литвы, Курляндии, юга Лифляндии, островов Эзель, Даго, Моон, и без того оккупированных немецкими войсками.

Троцкий стушевался. Уступил место военным консультантам своей делегации. Прежде всего, контр-адмиралу В.М. Альтфатеру Не ставшему вдаваться в детали трактовки принципа самоопределения. Просто объяснившему, почему Россия не может принять такие условия. Ведь захват даже одного Моонзундского архипелага, указал он, позволит Германии «перенести базирование своих морских вооружённых сил в центральный район Балтийского моря и тем самым продвинет зону боевых действий в непосредственную близость к берегам России… Пользуясь превосходством своих морских сил и базируясь на островах, развить широкие наступательные операции, как чисто морские, так и смешанные, вглубь Финского залива, к столице России – Петрограду».

Сказал Альтфатер и о том, что вроде бы выходило за рамки его компетенции: аннексия Риги «фактически передаст в руки Германии по крайней мере четвёртую часть нашей внешней торговли и вместе с тем отстранит нас от Балтийского моря».14

Второй военный консультант российской делегации, капитан Липский, также выразил возмущение предложенной Гофманом линии границы: «Она отрезает большую часть Латвии… от меньшей… Отсекает от «России часть Белоруссии… Новое начертание границы не только не согласуется с принципом неделимости территории, населённой одной народностью, но и, наоборот, в нём скорее можно усмотреть стремление создать искусственную полосу между территорией Германии и России и изолировать от последней молодое Польское государство».

Продолжая, Липский указал на то, о чём следовало сказать не кому-либо, а прежде всего Троцкому: «Новая граница создаёт неотвратимую опасность нашему северу, грозит оккупацией Лифляндии и Эстляндии, угрожает столице Российской Республики Петрограду… Проектируемая Германией граница обрекает Россию в случае войны с Германией на потерю новых территорий в самом начале войны и, вместе с тем, указывает на агрессивные намерения противной стороны».15

Но немцев какое-либо мнение российской делегации перестало интересовать. Г. Грац, заместитель Кюльмана и начальник экономического отдела германского МИДа, исполняя волю кайзера, безапелляционно ответил: «В намеченной нами границе нельзя будет ничего изменить». Добавил, смягчая жёсткость произнесённого: «Я предлагаю собраться ещё раз сегодня в четыре часа для того, чтобы обсудить этот отчёт /о границе – Ю.Ж./ и зафиксировать его. Таким образом, мы выявим, возможно ли соглашение, которое необходимо для достижения желаемого в принципе обеими сторонами мира».16

10 февраля (28 января), ставшего последним днём переговоров, Ф. Розенберг, первый заместитель главы германской делегации, объявил, наконец, то, на чём настаивал Вильгельм II. «Россия обязуется, – потребовал Розенберг, – по заключении мира немедленно очистить Лифляндию и Эстляндию от русских войск».17

И снова вместо Троцкого попытался возражать М.Н. Покровский. «Русская делегация, – силился он отстоять позицию Петрограда, – неоднократно заявляла, и я это могу повторить, что Российская Федеративная Республика решила предоставить как эстонскому, так и латышскому народам полное право на самоопределение вплоть до отделения. Само собой разумеется, российское правительство не только не может дать какие-либо гарантии, но оно не берёт на себя смелость высказать даже какое бы то ни было предположение относительно стремления этих областей, то есть подавляющего большинства эстонского и латышского народов, к более тесному сближению с Германией, нежели с Россией – я не могу выразиться точнее.