Деми покачала головой, представляя крутящуюся перед зеркалом Афродиту. Голова шла кругом от такой близости истинных богов.

— Кстати о богах… Кто сейчас сражается на стороне Зевса?

— Дочери и сыновья Стикс всегда были верными союзниками Зевса, со времен битвы с Титанами, — нараспев произнес Фоант. — С ними Ника, крылатая богиня победы, Зел, бог соперничества, Бия, богиня могущества и насилия, Кратос, бог господства и силы. Их называют стражами трона Зевса, а потому немудрено, что именно они всегда на передовой. Они — его главные воины.

— Еще, конечно, Афина Паллада.

— Но она ведь тоже богиня войны? Почему она не на стороне Ареса? Почему не считает его своим… м-м-м… единомышленником?

— Потому что Арес был рожден богом коварной, вероломной войны, тогда как Афина — богиня войны честной и справедливой, — объяснил Фоант. — Она, превосходный стратег и воин, командует армиями смертных и полубогов вместе с Атлантом.

— Тем, что поддерживает небесный свод? — оживилась Деми.

— В этом больш нет необходимости. Наверняка ты знаешь, что когда-то Атлант вместе с собратьями-титанами воевал с олимпийскими богами.

— Титаномахия[2], да, — кивнула она.

— Но перед лицом такого грозного врага, как Арес, Зевс позабыл былые обиды и освободил сверженных титанов из Тартара, а с плеч Атланта снял небесный свод. Теперь титаны и сторукие великанами-гекатонхейры, как и Зевс с Атлантом, бок о бок сражаются с химерами Ареса.

Обойдя весь Акрополь и часть нижнего города, в пайдейю они вернулись уже под вечер. Фоант заявил, что после такого «насыщенного и тяжелого дня» ему просто необходима «чарочка вина». Неутомимая Доркас отправилась в Гефестейон, оттачивать дар укрощения земли и навыки владения благословленным богами оружием.

Деми поднималась к себе, когда увидела в коридоре замершего у окна Никиаса. Воздух вокруг него готов был заискриться от напряжения, руки были сжаты в кулаки. Однако смотрел он не на вечно алое небо. Тогда что так его беспокоило, что так злило?

Его рука потянулась к стальной черной маске Минотавра… и с тихим скрежетом провела по ней ногтями. Пальцы изогнулись дугой, словно птичья лапа, и задрожали.

— Мне жаль, — вырвалось у Деми.

Она не хотела ничего говорить, хотела и вовсе оступить в тень, и в ней же раствориться, пока Никиас не заметил ее присутствие. Но эта дрожащая рука, эта переполняющая его ярость… Теперь она, уже куда более очевидная, плескалась в синих глазах — Никиас порывисто развернулся к ней всем телом.

— Цирцея тебе не помогла.

Не вопрос — утверждение.

— Почему?

— Что? — растерялась Деми.

— Почему тебе жаль? Разве ты не писала в своих дневниках о том, как я обращался с тобой, какие слова тебе говорил?

Она помолчала, кусая губы. Прощение — странная вещь. Жить без него тяжело — слишком уж несовершенны люди… и даже боги. А вот злоупотреблять им не стоило, иначе можно забыть о такой хрупкой вещи, как уважение к самому себе. Однако глядя на Никиаса, Деми видела красивого молодого юношу с ужасным уродством, которое ему приходилось прятать всю свою жизнь… Все свои жизни. Каково жить так, ненавидя самого себя? Каково годами искать — и находить — в чужих глазах жалость, отвращение и страх?

Может, потому Никиас никого не подпускал близко? Потому так сильно замкнулся в себе? Редкий человек на его месте не обозлился бы на судьбу, не впустил ярость в свою душу. А она подпитывала любую эмоцию, раздувая искру в яркое, жаркое пламя.

Однако было и кое-что еще…

— Я могу понять твою боль, ярость и ненависть. Я и сама ненавижу ту, которой когда-то была. Пандору. И никто не заслуживает такой участи — вечно жить с чем-то, что нельзя изменить.

Никиас шагнул к ней со сжатыми кулаками. Деми подавила желание отступить на шаг, чтобы не показать свою слабость. Вскинула подбородок, готовая не принять очередной ядовитый укол в свою сторону, но ответить на него.

— Надеюсь, у тебя выйдет, — со странной, горячей решимостью сказал Никиас. — Надеюсь, хоть один из нас способен переломить собственную судьбу.

Обескураженная его словами, Деми так и не нашлась с ответом и молча смотрела, как он уходил.

Когда Ариадна влетела в ее комнату — лицо бледное, с лихорадочными пятнами румянца, золотые волосы разметались по плечам, — сердце тревожно кольнуло. Следом вошли мрачные Харон с Никиасом, что подтвердило опасения Деми: хорошие новости ее не ждут.

— Я нашла Медею, — выпалила Ариадна. — Ее… ее заключили в Тартар.

— Тартар… — Она заглянула в омут собственной памяти в поисках ответов. — Глубочайшая бездна мира, самое жуткое место в царстве Аида…

— И самая страшная тюрьма.

— Тюрьма? Ах да, Зевс же низвергнул титанов в Тартар.

— Не только Зевс, и не только их, — подал голос Никиас.

Деми вопросительно взглянула на него, но ответила всеведущая Ариадна:

— Первым, кого заключили в Тартаре, был Тифон, сын Геи, которого она породила, чтобы отомстить Зевсу за то, что он сделал с ее детьми-титанами.

Деми мысленно улыбнулась, подумав: в какой-нибудь школе Изначального мира каждая инкарнация прекрасной царевны наверняка была бы любимицей всех учителей.

— Боги спокойно жить не умеют, да? — со вздохом поинтересовалась она.

Ариадна мягко улыбнулась, словно прося прощение за весь пантеон богов.

— Зевс своими молниями отрубил Тифону всю сотню его драконьих голов, но это не помогло уничтожить сына Геи. Потому Зевсу пришлось отправить его вслед за титанами.

— Месть не удалась, — мрачно усмехнулся Харон.

— За ним последовали и другие монстры и создания. Все монстры и все… создания, включая самих богов, которых нельзя убить, в наказание отправляют в вековечную тьму Тартара.

— Но разве Медея неуязвима? — удивилась Деми.

— Нет. В ней, внучке Гелиоса, течет божественная кровь, но ее недостаточно, чтобы стать бессмертной.

— Тогда почему ее заключили в Тартар?

— Порой смерть — слишком мягкое наказание, — сухо сказал Никиас. — Убьют Медею — переродится, с памятью о прошлой жизни или же без. Первое хорошо для нее тем, что она вспомнит все свои колдовские фокусы. Второе — тем, что не вспомнит, что натворила, сколько сгубила душ.

— Выходит, кто-то хочет, чтобы Медея жила и… помнила, — медленно сказала Деми.

— В Тартаре она такая не одна, — объяснила Ариадна. — Есть еще Данаиды — пятьдесят дочерей царя Даная, убившие своих мужей в брачную ночь[3]. Иксион — первый человек на Земле, умышленно убивший своего близкого родственника[4]. Тантал, который убил собственного сына и подал его в качестве главного блюда на пиршественный стол для богов Олимпа[5].

— З-зачем? — выдавила Деми.

Никиас пожал плечами.

— Тантал отчего-то решил, что это лучший способ проверить, действительно ли боги знают обо всем на