— Верно. — Улыбка Медеи доброй не была. Она походила на оскал хищницы, что сжимала в лапах мышь. — Одного золота, правда, будет недостаточно. Хочу еще белый мрамор.

Кассандра прикрыла глаза и стояла так, собирая по крохам самообладание. Обычно она его не теряла вовсе.

Каждый из них понимал: Медея победила в тот момент, когда Кассандра отправилась на ее поиски. Да и Дедал, при всей важности его дела, пойдет колдунье навстречу.

— Сомневаюсь, что Аид так легко согласится на то, чтобы отданный под его власть Тартар перекраивали, как хотели, — заметил Никиас.

Самому Тартару, судя по всему, безразлично, что творят с его детищем. Сражался ли он, бог глубочайшей во вселенной пропасти и самой страшной тюрьмы, в Эфире с Аидом и его тварями? Или бродил здесь, среди приласканных Медеей монстров?

— А это уже ваша проблема, — напевно сказала колдунья.

Пальцы ее правой руки задумчиво поглаживали каменный трон. Своим ледяным спокойствием и огнем, горящим в глазах, она напоминала Деми сам Тартар. Холодную бездну, под чьим непроницаемым покровом ярились чудовища и пульсировала живая тьма.

Аида Кассандра призывала вынутыми из мешочка на поясе костями. Готовилась к этой встрече заранее или всегда использовала их для ритуалов? От эллинов, тем более отмеченных божественными знаками, Деми уже ожидала всего.

Кассандра выложила костями знак, напоминающий насаженный на крест полумесяц, с круглой точкой на вершине. Аид явился не сразу. Возник из теней, которые отбрасывали ручные чудовища Медеи, ее трон и сам ее дворец. Высокий, в полтора раза выше Деми, и облаченный в темные доспехи и чужую кровь.

— Чего ты хочешь, смертная?

Голос Аида не был подобен грому, что, говорят, присуще Зевсу. Глухой, но сильный, вызывающий невольный трепет. Темные волосы доставали ему до плеч и кое-где были схвачены узкими стальными кольцами. А в глазах темнота, будто в пропасти Тартара.

Аид обращался к Кассандре, но увидел Деми, и зрачки его расширились.

— Я так близка, ближе, чем когда-либо, — прошептала пророчица, припадая на колено и склоняя голову.

Он все понял в мгновение ока. Огляделся по сторонам в надежде увидеть пифос.

— Медея, твоя пленница, хочет награды за то, что она присвоила.

Кассандра не стала произносить слово «пифос» — не оттого ли, что боялась, будто ее услышит Арес?

— Что мне мешает убить ее?

— То же, что мешало другим — и мне — открыть присвоенное, — без тени страха, почти беспечно отозвалась Медея. С трона своего она не сошла и колен не преклонила. Будто не с богом и надзирателем беседовала, а с обычным смертным. — Печать мою не сломать никому.

— Даже Гекате? — изогнул бровь Аид. На узких губах зазмеилась усмешка.

— Разве что ей… — Медея будто задумалась. — Но сколько времени будет потрачено, чтобы разгадать и разрушить мое колдовство? Сколько невинных жизней загублено? И ради чего? Чтобы сохранить Тартар неизменным?

— О чем она? — нахмурившись, осведомился Аид, отчего-то не желая обращаться к Медее напрямую.

— Она хочет себе более роскошную… тюрьму, — поморщилась Кассандра. — И Дедала, который ее построит.

Аид хмурил брови, раздумывая.

Богам присуща жестокость, Деми знала это наверняка. Однако им свойственно и милосердие. Красноречивее всего об этом говорило божественное благословение, которым они одаривали смертных.

— Я даю свое согласие, — веско сказал Аид.

Улыбка Медеи стала еще шире и хищнее.

— Значит, решено.

Все изменилось в одночасье. Тартар словно дрогнул под натиском невидимых сил. Что-то тяжелое, страшное стягивалось к дворцу колдуньи.

«Арес?» — подумала Деми, слабея.

Но это были титаны. А еще — гекантохейры и циклопы, и даже сам временно освобожденный от службы Цербер. Деми сглотнула, уговаривая себя оставаться на месте. Может, она и чувствовала бы себя польщенной (ведь вся эта устрашающая гвардия явилась сюда ради охраны пифоса и ее самой), если бы могла ощущать сейчас хоть что-то, кроме ужаса.

Как только Тартар перестал сотрясаться, Аид медленно кивнул Медее — та, несмотря на всю пылающую в ней непокорность, терпеливо ждала разрешения. Знала, что Аида гневить не стоит. Колдунья наклонилась к земле, начертила на ней странные знаки. Деми не вглядывалась в них — все равно бы не узнала. Да и львиная доля ее усилий сейчас уходила на то, чтобы уговорить собственное сердце не выскакивать из груди.

И снова дрожь земли, пусть и не такая сильная, как прежде. Неподалеку от трона, воздвигнутого в зале дворца, разверзлась яма, словно беззубый и черный рот.

— Ты, смертная, подчинила себе магию Тартара? — В голосе Аида звучала не злость — восхищение.

— Разве мой дворец тебя в этом не убедил?

Он пожал могучими плечами.

— На Элладе есть колдуньи, способные повелевать иллюзиями, да такими, что от истины не отличишь.

На губах Медеи заиграла змеиная улыбка. Она ответила что-то Аиду, но Деми ее уже не слышала. Весь мир сузился до одной точки — вынырнувшего из недр земли пифоса. Она видела его прежде, касалась его, и готова была коснуться еще раз, пусть едва стояла на ногах от волнения.

Подойти, чувствуя, как весь мир останавливает свое движения. Как гаснут звуки, оставляя только гулкий шум крови в ушах.

Подойти, пока пульс разрывает вены, опуститься на колени, словно перед древним божеством.

И, наконец, коснуться.

Крышка пифоса без усилий скользнула в сторону. Казалось, и не было всех этих веков, в течение которых Медея безуспешно пыталась его открыть, обрушивая на него все свои чары. Пифос открылся легко и естественно, будто так и нужно. Впрочем, почему будто? Она шла к этому все свои жизни, пусть и не подозревая о том. С того самого момента, когда открыла пифос, который года спустя назовут ящиком Пандоры.

Весь мир замер, Деми задержала дыхание. Заглянув внутрь, резко выдохнула и отклонилась назад.

На дне пифоса была пустота.

Глава двадцать третья. Исчезнувшая надежда

— Нет, — прошептала Деми.

Во дворце Тартара царила гробовая тишина.

Может, Элпис-надежда уже рассеялась по миру, словно капли вылитой с Олимпа на землю амброзии? Но, беспомощно обернувшись, по глазам Аида поняла: ничего не изменилось.

На Кассандру было больно смотреть. На Никиаса — просто страшно.

— Простите, — прохрипела Деми, едва проталкивая звуки через судорожно сжавшееся горло.

Не знала, за что извиняется, да это было неважно. Ее все равно не слышали. Ореол света, который она так глупо, так самонадеянно рисовала в мыслях вокруг своей головы, потух.

— Ты говорила, что в пифосе спрятан дух надежды, Кассандра. — Голос Аида жег внутренности, словно каленое железо. — Не зря, выходит, и люди, и боги однажды потеряли веру в твои слова. Зря я тебе,