– Нет. Но все потому, что всегда кто-то вставал у него на пути.

Для аль-Азера эр-Селима важен был лишь результат. А эр-Рашаль аль-Дулкварнен свое хвастовство не мог почти ничем подкрепить. Величайшее достижение волшебника – изобретение действующего фальконета – было ему самому безразлично.

Брат Свечка чувствовал себя как обычно, разве что теперь приходилось постоянно терпеть нескончаемый ужас: он ведь знал, что из-за него погибло несколько человек. Погибшие собирались причинить монаху зло, и сам он ничего не делал – лишь послужил сосудом для смертоносных змей, но чувство вины все равно его мучило.

И как только Свечка, прихрамывая, вошел вслед за Сочией в зал, где графиня определяла, кто кому должен и кому принадлежит курица, если она отложила яйца не в своем курятнике, а рядом с ним, и прочее, и прочее…

Уму непостижимо, какой логикой руководствовались все эти просители.

Так вот, войдя в зал, Свечка сразу понял, что вести уже разлетелись по городу и успели обрасти выдуманными подробностями. Всем при взгляде на монаха становилось жутко – всем, кроме епископа ля Веля.

Впрочем, епископ жил в своем собственном мире.

Совершенному хотелось провалиться сквозь землю – на него смотрели так, как обычно смотрели на Бернардина, готового вот-вот впасть в ярость.

Суд начался как обычно – с глупых споров, которые совершенно не следовало доводить до сведения графини. Все три дела надо было разрешить в местной управе.

Свечка склонился к писцу. Писцов было трое, потому что один не успевал все записывать. После заседания они составляли из записей один официальный протокол.

– Завтра. В полдень. В этом же зале. Я хочу видеть всех мировых судей и судей всех местных магистратов. Оправданий не принимаю. Все ясно?

– Да, мой господин. – Перо елозило и елозило по бумаге. – Будет сделано.

Так вот что значит обладать властью.

Лучше как можно скорее этим переболеть. Даже в таких крошечных порциях власть искушала. А до чего он дойдет, если никто не осмелится ему перечить!

Прошения, как всегда, были совершенно абсурдными. Епископ ля Вель тоже никого не удивил. Он был уверен в непогрешимости церковного права и утверждал, что оно должно служить основанием всех мирских законов. Вот и сегодня епископ был недоволен штрафами, которые наложили на церковь, предоставившую убежище трем братьям, осужденным за многочисленные убийства. Ля Вель утверждал, что убийства эти нельзя считать преступлением, ибо совершены они были на благо церкви.

Братья состояли в Конгрегации.

Хотя ля Вель всех раздражал, его не трогали. На памяти старожилов он был наименее злобным из всех епископов Антье.

– Епископ, ваше время почти вышло, – заявила Сочия. – В вашем прошении ничего об этих делах не сказано. Пытаетесь протащить фальшивое дело?

Под «фальшивым делом» имелось в виду такое, которое тайком вынесли на суд графини, предварительно ее не уведомив, а вовсе не такое, которое зиждилось на лжи. Таких-то на любом суде хватало с лихвой.

На этот раз Сочия оставила епископу немного места для маневра. Ля Велю необходимо было хоть что-то делать, и публичные жалобы хоть как-то его занимали. Пока ему дают возможность выпустить пар при дворе, не успеет набедокурить в других местах.

– Госпожа графиня, нижайше прошу простить меня. Снова отвлекся от самого важного вопроса. Я прибыл, чтобы заявить об осквернении церквей.

– Вандализме?

– Да, госпожа графиня.

– У вас в распоряжении еще две минуты. Используйте их разумно. Осквернения священных мест я не потерплю. Говорите же.

Из рассказа епископа никто ничего толком не понял.

– Все это мы слышали и раньше, – сказала Сочия. – Это не осквернение. Вы не сказали, какой именно нанесен ущерб. Церковь постоянно напоминает мне, что к делам священным я касательства не имею. Но чтобы полностью во всем разобраться, позвольте спросить. Как, по-вашему, я могу помочь?

Епископ не нашелся с ответом.

– Вы только и делаете, что обращаетесь с жалобами. Разузнайте подробности. Что именно случилось? Где? Откуда вы знаете, что это действительно произошло? И никаких этих ваших расплывчатых «чувствуется что-то не то». Ясно?

Сочия всего-навсего выслушала ля Веля и дала ему какие-никакие указания, уже одно это вселило в него надежду.

Умница – не спросила ничего такого, чего епископ сам не смог бы выяснить.

Приставы ввели следующих жалобщиков, после чего ей пришлось выслушивать уже что-то классическое в духе: «Кому же принадлежат орехи, если они растут на ветке, торчащей из-за забора».

– Совершенный, пойдемте со мной, – позвал Бернардин.

– Куда? Зачем? Почему?

– Пройдемся по церквям – посмотрим, что же так расстроило епископа.

– Хорошо.

Свечке не хотелось выходить из замка. А что, если он снова столкнется с недоброжелателем и змеи проснутся?

– Бернардин, а ваши татуировки давали о себе знать?

– Что? А… – Амбершель не сразу понял вопрос. – Нет. И это не татуировки, а шрамы.

– Все равно. Никаких неожиданностей?

– Пока нет. Хватит время тянуть.

Монах понял, что действительно тянет время.

– Я готов.

Бернардин отвел его в ближайшую часовню.

– Здесь точно что-то не так, – тут же определил совершенный. – Но что именно – не понимаю.

Старик обошел часовню, дотрагиваясь до всего, прислушиваясь к ощущениям. Бернардин не отставал. Он тоже чувствовал неладное, хоть и не так остро.

– Здесь больше нет святого отца. Последний здешний священник оказался разбойником из Конгрегации.

Вместе со своими телохранителями Бернардин и Свечка обошли с дюжину епископальных церквей. Почти ни в одной не осталось прихожан. И во всех чувствовалось омертвение.

Догадка Бернардина не отличалась оригинальностью.

– Будто святость пропала. Знаю-знаю, священники это и твердят. Думаю, они правы, даже если мы никогда не считали епископальные церкви святым местом.

– Нужно зайти в неепископальные храмы.

– Хорошая мысль. Их не так уж и много.

– Начнем с тех, где признавали не бротского патриарха, а вискесментского.

Но и там их встретила та же картина. Везде одно и то же: церкви превратились в обычные строения.

Свечка все больше мрачнел.