— Двое готовы! — прокомментировал командир роты результат моей стрельбы.

Снова короткая очередь.

— В голову! Только чалма отлетела.

Снова короткая очередь, и противник, кувыркнувшись, распластался на земле. И тогда все дружно открыли огонь из своих автоматов. Целей было предостаточно. Стреляли не спеша, зная, что противник обречен и никуда не денется. Духи метались из стороны в сторону, поняв, что попали в западню. Бежать вперед, на нас, было для них явной и стопроцентной погибелью. Вернуться назад, в кишлак? — тоже небезопасно, но все-таки какой-то шанс есть. В кишлаке афганцы, а с ними можно договориться — как-никак, свои. И люди повернули назад. Мы не успели даже дожевать свои сухари, не закончилась песня в транзисторе, а на поляне уже все полегли от наших выстрелов. Сколько их было — даже и не знаю, возможно, человек 15–20? Кто их тогда считал?

Я знал офицеров, которые вели счет убитым, причем не с дальнего расстояния, а в упор. Иногда ножом. Дико? Но все это было действительно так, и мы казались себе вполне обыкновенными людьми. Просто война, на которую мы попали, превратила нас из нормальных людей в таких, какими мы стали. Не сразу, но со временем мы уже спокойно выполняли свою кровавую работу, как врач оперирует больного, как маляр красит стену, как тысячи других специалистов исполняли свои служебные обязанности.

Это были наши рядовые, военные будни. Такими нас сделал Афганистан!

12 апреля 1981 года взяли в плен четверых душманов, лет 15–16, совсем пацанов. Задержали их с оружием — они в горах прикрывали отход банды. Стреляли, пока не закончились патроны. Бой был трудным. Тогда в батальоне от их пуль погиб солдат, несколько человек были ранены. Вечерело. Утром решили передать пленных в органы афганской разведки, а на ночь связали им руки и посадили на землю, по одному с каждой стороны БТРа. Я видел ненависть в глазах своих подчиненных и огромное желание устроить расправу с пленными. Не позволил. Ночью вышел из штабной машины. Солдаты из батальона стояли возле пленных, о чем-то разговаривали. Кто-то из них обратил мое внимание на то, что на них новые ботинки с высоким берцем. Такие даже в нашей армии были тогда большой редкостью. Спросил через переводчика: «Откуда у них такие?» Ответили, что вручил командир отряда — за хорошую службу.

— По советским стреляли?

— Да.

Не стерпел. Носком сапога сильно ударил в лицо ответившему. Бил, ничуть не жалея, вымещая ненависть за убитых и раненых в том бою, за то, что они хорошо воевали против нас и, наверное, убили не одного советского солдата. Потом остановился. Мои подчиненные стояли рядом, как псы, готовые по команде разорвать всех четверых на мелкие кусочки, но я сдержал их от самосуда. Наступило время связи. Сообщил командиру о задержанных и получил от него задачу: узнать, из какого кишлака их банда, блокировать его, а дальше — действовать по обстановке. Снова вышел к пленным. Задавал вопросы всем поочередно. Их лица были уже черными от побоев. Они скулили, как собаки, но молчали. Достал у одного из жилетки самодельный нож с зазубринкой на лезвии.

— Наших пленных этим ножом пытал?

Тот утвердительно кивнул головой.

— Хочешь попробовать, как это больно? Или говорить будешь? Не будешь? Ну, и черт с тобой!

Я знал тогда, что, по Корану, кровь, пущенная мусульманину неверным, — это унизительно, непростительно и позорно, и они очень боялись этого. И, перебрав все методы убеждения в разговоре с пленными, я взял в руки тот маленький трофейный ножичик и стал резать. Когда из надрезанного уха потекла кровь, он не выдержал. Переводчик не успевал записывать в блокнот его показания. Ко мне подошел лейтенант Бакалов, мой тезка.

— Разрешите, я со вторым поговорю!

— Давай!

Пальцами левой руки он вынул из ширинки шароваров юного бандита его половой член.

— Ну-ка, колись по-хорошему, а то больно будет! — Потом сделал несколько уколов острым лезвием ножа в его обнаженную головку. Пленный мычал от боли, мотал головой, но все равно молчал. Офицер потянул на себя член и не спеша стал резать его ножом у самого основания. С каждым движением лезвие ножа все глубже уходило в плоть.

— Не нужен ты будешь таким ни Аллаху, ни своей ханум. Или говори, или я сейчас тебя оставлю без него.

Когда кровь обильно полилась на штаны, афганец громко заплакал и стал быстро отвечать на вопросы.

Сейчас смотришь фильмы про Афганистан: каких только суперменов в них не показывают. Скажу честно, я таких крутых там не видел. Мы даже утреннюю зарядку не делали из-за жары, отсутствия воды для обтирания, четкого распорядка дня, по другим причинам. Но я ежедневно видел ребят, способных, не задумываясь, нажать на спусковой крючок автомата и убить человека, афганца, за то, что он — наш враг, за то, что он может опередить и так же убить любого из нас, просто за то, что так надо. Видел солдат, карабкающихся на последнем издыхании в горы, идущих на выручку своих друзей, однополчан, чтобы спасти их и уничтожить противника, не думающих о собственной гибели. Это были простые парни, не супермены, но они знали себе цену, свое место в общем строю воюющих и то дело, ради которого мы все оказались там. Они ежедневно рисковали собой и мечтали о мирной и счастливой жизни, верили в свою значимость в решении общей задачи по разгрому бандформирований мятежников.

Я тоже убивал и тоже вел счет убитых и расстрелянных мною врагов. Но того, первого, я помню очень хорошо, будто это было только вчера.

Мы вели бой за взятие горного кишлака. Единственная дорога к нему обстреливалась душманами. На БТРах пройти было нельзя, а поэтому шли группами в пешем порядке. Солдаты, шедшие со мною, заметили одинокий дом, из которого раздавались выстрелы «бура» — английской винтовки. Осторожно подошли к дувалу, забросали двор гранатами, после чего проникли вовнутрь. Во дворе и в доме никого не было. После тщательного поиска обнаружили в коровнике, в соломе, старика. С ним была винтовка без патронов, но с еще теплым от стрельбы стволом. Пленника подвели ко мне. Седая, с зеленоватым оттенком, борода, худой, спокойный взгляд. О чем он думал тогда? Возможно, жалел, что так быстро закончились патроны. Возиться с ним у нас не было времени. Взять в плен — много хлопот и ненужных проблем. Да и зачем брать, если афганцы его потом все равно отпустят?

— Расстрелять! — приказал я заместителю командира взвода связи.

Сержант Повсюков был боевой и опытный, и по моим расчетам должен был выполнить команду быстро и без лишних вопросов. Но я вдруг увидел, как он побледнел.

— Как расстрелять? Этого старика?

— Благодари бога, что у него закончились патроны, иначе он нам всем бы уже продырявил головы. Так что стреляй и ни о чем не думай.

— Нет, — сержант отрицательно замотал головой. — Нет. Я не хочу, не смогу, да и не знаю, как это сделать.

— Как, спрашиваешь? Смотри.

Указательный палец моей руки лег на спусковой крючок автомата. Я пристально посмотрел на своего противника. Он был по-прежнему спокоен и явно понимал, что секунды его жизни сочтены. Мне казалось, что внутренне я всегда был готов к такому случаю, но сейчас почему-то почувствовал, что уверенность покидает меня. За какие-то доли секунды до выстрела неведомая сила повернула мою голову в сторону, а глаза стали искать другой предмет. Длинная очередь автомата, как рассказали мне потом очевидцы, отбросила и словно припечатала старика к стене. Через силу я взглянул на убитого. Белая длиннополая рубаха старика была в кровавых дырах и подтеках.