«Безудержная вакханалия, — писал он, — какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».

Примечательно, что если до 1917 года Деникин был убежденным конституционным монархистом, то в ходе революции понял: Романовы дискредитированы окончательно. Правда, по-человечески он жалел свергнутого царя. Генерал не стал политическую борьбу переносить на личности.

Узнав об убийстве Николая II и его семьи в 1918 году, он распорядился отслужить молебен во всех церквах на подконтрольных ему территориях. Но понимание того, что дело династии проиграно, у него было четким.

Отношение Деникина к Февральской революции прочно переплетается с его отношением к Временному правительству.

Нахождение в первые дни Февральской революции на Румынском фронте, вдали от центра событий, не позволило Деникину четко определить свое отношение к Временному правительству. После назначения на должность начальника штаба ставки верховного главнокомандующего он вплотную сталкивается с деятельностью Временного правительства и поражается ее непоследовательностью и бессилием.

Особенно его удивляет некомпетентность правительства в военном строительстве: оно не пресекло выход в свет и претворения на практике знаменитого Приказа № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов от 1 марта 1917 года, направленного на демократизацию армии (см. Приложение 5).

Нельзя, однако, считать, что Временное правительство абсолютно не отреагировало на Приказ № 1.

В войска ушла правительственная телеграмма о том, что в армии надо уметь подчиняться не «случайным временным главарям, а тем, кто учился и работал, чтобы быть офицером»[35].

Принимались меры и командованием армии. Так, главком армиями Юго-Западного фронта издал приказ, где подчеркивал недопущение в войсках выборности начальников.

Генерал Брусилов дважды, в течение 15 и 25 марта, издавал приказ относительно выборного начала в армии, каждый раз подчеркивая, что оно неприемлемо в армии и «совершенно недопустимо»[36].

Но было поздно. Приказ № 1 подорвал дисциплину в войсках. Особенно введением выборных начал. Они, так жестоко критикуемые генералом, имели печальный опыт отражения наступления войск Четвертного союза в феврале 1918 года. В критический момент с 18 по 25 февраля в распоряжении молодой Советской республики не оказалось никаких вооруженных сил.

И вполне объяснима тревога главковерха генерала Алексеева, докладывавшего военному министру:

«…Разложенная армия — не армия, а вооруженная толпа, страшная не для врага, а своего народа… необходимы меры против разложения»[37].

Между тем Временное правительство не хотело утвердить жесткие меры для наведения порядка.

11 июня 1917 года главковерх генерал Брусилов доложил военному министру Александру Федоровичу Керенскому, деятелю, познавшему все прелести любви и ненависти революции, о введении смертной казни на фронте[38]. Тот отреагировал без энтузиазма.

А разложение армии принимает все более необратимый характер.

Деникин как военачальник, хорошо знавший строй и дух армии, чувствовал опасность ситуации. Он понимает: корниловское выступление запоздало.

В 1917 году все конфликты Деникина с Временным правительством, в какой бы форме они ни проходили, какого бы вопроса ни касались, имели одну первопричину — стимулирование Временным правительством через преступное бездействие или дилетантские деяния развала армии, а следовательно, и гибели России. Со свойственной ему прямотой Деникин обвиняет в этом правительственные круги и лично Керенского.

Политические разногласия Деникина с Временным правительством переросли в конечном итоге в открытую конфронтацию. Генерал поддержал корниловское выступление, закончившееся неудачно, был арестован и заключен в тюрьму, откуда сбежал на Дон для продолжения борьбы.

Парадоксально, отношение Керенского к Деникину, при нагнетании напряженности со стороны последнего, не было ярко выраженным враждебным. Находясь с генералом в жесткой конфронтации, Керенский между тем давал ему положительную характеристику.

Он утверждал, что тот был одним из способных офицеров Генштаба. Ему импонировало и то, что Деникин написал несколько резких статей в военной печати о старой военной бюрократии и сразу же зарекомендовал себя в начале войны боевым первоклассным офицером, быстро продвинувшимся по службе до командира корпуса. Признает Керенский и то, что его отношения с генералом были несколько противоречивы.

Деникин относился к Керенскому, по оценке бывшего главы Временного правительства, как к личности и политическому деятелю неприязненно. В то же время, Керенский подчеркнул это в своих мемуарах особенно, он не испытывал к Деникину никаких враждебных чувств, как, впрочем, и к другим генералам. Экс-премьер попутно упрекает генерала в том, что тот не хотел признать подобного характера отношений.

При всех недостатках мемуаристики, значимость оценок Керенского усиливается тем, что они даны в воспоминаниях, написанных им незадолго до смерти. Дистанция времени позволяла давать более взвешенные оценки. Но что характерно: и в 1918 году, и в конце жизни оценка Керенским качеств Деникина была примерно одинаковой[39].

Итак, Деникин и Временное правительство во главе с Керенским в революционном 1917-м — антагонисты. Антагонизм обусловлен внутренними убеждениями генерала.

Большевизму же, особенно после прихода к власти, Деникин дает очень резкие, часто необъективные оценки, за которыми незримо присутствует эмоциональный шлейф побежденного.

Он утверждает, что весь народ был против советской власти. Но даже его соратники понимали, что дело обстоит далеко не так. «Отец» Белого дела генерал Алексеев писал в январе 1918 года, что идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков.

По-своему Деникин пытается объяснить в обобщенном виде и причины победы партии Ленина: усталость народа от войны и смуты; всеобщая неудовлетворенность существующим положением; не изжитая до конца рабская психология масс; инертность большинства, безграничное дерзание «сильного волей беспринципного меньшинства в пленительных лозунгах: власть — пролетариату, земля — крестьянам, предприятия — рабочим и немедленный мир».