В самолете он говорил о школе. О девчонках, в кого был влюблен.

Я не перебивал.

Губы у нее были сладкие, как спелая малина. И цвет точно такой же.

Я смотрел-смотрел-смотрел…

На Лешку, который непроизвольно начал облизывать свои.

Девушка была хороша. Рыжая, высокая, стройная. Хохотала сейчас о чем-то со своим спутником. Именно спутником. Вокруг таких девушек только спутники, потому что все всегда будет вращаться вокруг них – что бы ни происходило в жизни.

– Сука, – сказал Лешка.

– Сука? – переспросил я.

Он понял, засмеялся.

– Не она.

– Жизнь, да? – уточнил я.

Лешка крутил зажигалку. Бросил курить, а привычка высекать огонь осталась. Вот и сейчас – он вспыхивал и гас, а затем снова вспыхивал. Бармен сначала посматривал напряженно, потом привык и расслабился.

– Я всегда спрашиваю себя в такие моменты: почему? Почему я опоздал? Почему я сейчас не с ней? Почему за нее сейчас заплатит этот придурок?

Лешка был неудачно влюбчивый. Каждый раз, когда я видел, как он загорается, я представлял себе амурчиков из шпаны. Резвятся-постреливают, намеренно выбирая тех, кому точно не повезет.

Сейчас они просто хохотали над ним, скорчившись в три погибели. Тыкали пальцем в стрелы, которыми он был увешан, словно старый дикобраз. Мне это не понравилось. Очень не понравилось.

Друг был очень хорошим человеком. И совсем не размазня. Просто ему катастрофически не везло, точно его крестная фея была из одной семейки с амурчиками. И хуже всего, что у него было правило – если девушка не одна, не вмешиваться в ее жизнь.

Он снова чиркнул, и в эту секунду она посмотрела на него. Именно посмотрела, а не скользнула взглядом. Потом отвела глаза. Снова быстро взглянула – и уже все, вернулась к беседе.

Лешка посмотрел на меня, взволнованный и изумленный.

– А если это шанс? – спросил я. – Если сейчас она дает тебе знать – подойди, попробуй?

Он сказал именно то, что я и ожидал:

– Ты же знаешь. Я никогда не отбиваю девушек.

Когда-то девушку отбили у него, и это было так больно, что он решил, что не сделает то же самое с другим человеком. Столько лет прошло, а он все помнил.

Амурчики посерьезнели. Я надеялся, что они выпустят в него еще пару стрел и тогда в разгоревшемся огне сгорит без следа то старое проклятие, которое он сам наложил на себя. Но нет, луки были закинуты за спину, и по всем признакам они готовились сейчас упорхнуть.

– Что, если это она? – спросил я. – Именно та, единственная. Которая сведет тебя с ума, да так, что ты ночью станешь писать стихи и ехать в обеденный перерыв через полгорода, только чтобы сказать ей не по телефону, как соскучился и что просто не можешь дотянуть до вечера!..

Лешка молчал, но слушал.

– Что, если она сейчас ждет, что ты подойдешь? Ей давно уже пора идти, а она медлит, желая, чтобы ты подошел.

Он продолжал молчать, но был хороший знак – он быстро посмотрел на меня и вновь опустил глаза. А рука сильнее сжала зажигалку.

Я решил его добить. Сделать контрольный. Потому что слишком долго я слышал от него это «почему».

И потому что меня очень разозлили амурчики. О том, что люди допиваются до чертиков, я слышал часто. А вот у меня были амурчики. Кудрявые, шкодливые. Я их невзлюбил сразу и окончательно.

– Что, если ты будешь вспоминать ее всю свою жизнь?

Я схватил его за руку. Был немного пьян, конечно. Если бы мы пили чай или кофе, до этого наверняка дело не дошло. Но мы дегустировали японский виски. Бармен сказал, что он нежнее ирландского. Вероятно, поэтому все пошло именно так.

– Что, если она будет тоже вспоминать парня, который так и не подошел? И приходить в этот бар, думая, что встретит там тебя, а ты, наоборот, больше никогда не сможешь прийти сюда. Потому что тебе будет стыдно, что ты просрал свой шанс.

Я почувствовал, как мою кожу ожег огонь. Отдергивая руку, увидел горящую зажигалку. Он смотрел на меня, и лицо у него было чуть иным, удивительно незнакомым.

Я увидел, что у него дрожит веко над левым глазом.

– Давай, – сказал я. – Давай. Худшее, что будет, – почувствуешь себя дураком. Смешная ставка, учитывая, что можно сорвать джек-пот.

Я смотрел не на него – на зажигалку. Она горела еще секунд пять, потом он отпустил руку и погасил ее.

– Как? – спросил он.

Обращаясь не столько ко мне, сколько к себе. Я отлично его понимал.

Самое сложное в жизни – отказаться от данных однажды обетов. Когда они за давностью времени превратились из клятвы во внутреннюю мораль. Его смущала не она. Он тяготился присутствием ее спутника.

Я оценивающе взглянул на того и не придумал, как его увести. Надо было либо ждать, пока он пойдет в туалет – но тогда попытка знакомства сразу делалась жалкой, либо решиться и подойти.

Амурчики опять расхохотались, да так громко, что я явственно услышал их смех. Так в моем детстве смеялась пэтэушная шпана, гоня по узкой улочке попавшегося им ботаника.

И внезапно поднявшаяся злость заставила меня придумать единственно возможный ход.

Я наклонился к Лешке и прошептал с заговорщицким видом:

– Ты веришь в судьбу?

Я сам в судьбу не верил, но старался не показывать вида. Делал очень убедительное лицо. И мне очень помогал в этом японский виски. Я в Японии никогда не был, но считал, что все они фаталисты, а стало быть, мы в этот вечер тоже хлебнули японской культуры – через лучших из их национальных напитков.

Он кивнул.

– Тогда давай так, – сказал я по-прежнему шепотом. – Если это твоя судьба, то тебе дадут знак. Такой, что мы это однозначно поймем.

– Какой знак? – спросил он, сомневаясь, но уже готовый поверить.

– Знак, – повторил я. – Не знаю какой.

Мы замерли. Нора Джонс мурлыкала из колонок. Бармен протирал резиновую решетку под пивным краном. Девушка засмеялась, чуть запрокидывая голову.

– Задай вопрос, – не зная почему, сказал я другу. – Быстрее. Любой, не думая.

Он вытаращил глаза, вероятно, это была такая форма удивления, и сказал:

– Я пойду провожать ее этим вечером?

Ничего не произошло. Ни-че-го.

Лешка посмотрел на меня, словно желая сказать: «ну вот видишь» – и тут у бармена зазвонил телефон.

Он посмотрел на экран, поморщился, поднес трубку к уху и сказал:

– Да?

Я подскочил, чуть не опрокинув стакан.

– Ты слышал это?