ту боль, которую вызвало насильственное внедрение в голову языков и понятий. Вспомнил, как мои мозги взбило миксером, как на меня надели рабское ярмо, заставив беспрекословно подчиняться, словно безмозглое животное.

Я вспомнил Хозя… ублюдка Эгора ауф Каапо, про то, как лебезил перед ним и унижался, как пытался ему угодить и выполнить любые высказанные и невысказанные желания. Я вспомнил того, кем я, Ульрих Зиберт, впоследствии стал. Вспомнил Нриза.

Мне было одновременно бесконечно страшно и противно. То, чем я стал теперь - не являлось мной. Плаксивый и жалкий, с постоянными перепадами настроения, не имеющий ни толики самоуважения и достоинства. Да я лучше бы тысячу раз сдох, чем становился таким.

Я обнаружил себя на стоящим на четвереньках, со сжатыми до скрежета зубами, колотящим стиснутыми до боли кулаками в упругую облачную поверхность острова. Мне было сложно успокоиться, да и я не пытался - наоборот, задрал голову и закричал, словно не человек, а раненное животное. И орал так до тех пор, пока в лёгких не закончился воздух, а сорванное в крике горло не свела резкая боль.

Именно эта боль помогла мне немного прийти в себя и начать, наконец, обращать внимание на самое главное. И самыми главными в данный момент оказались мои руки.

Пальцы перестали быть толстыми сардельками, а стали длинными и тонкими. Кожа на руках разгладилась, исчезли старческие пятна. Эти руки принадлежали сильному худощавому мужчине, а не ожиревшей старой свинье. Не веря своим глазам, я встал, и посмотрел вниз. Огромное жирное пузо куда-то пропало, и теперь я безо всякого зеркала видел область своего паха. Постепенно паника отступила, сменившись осторожными ростками любопытства. Я смог обратить внимание не только каким стало моё тело, но и на то, во что оказался одет.

Мои старые разношенные и безумно удобные кроссовки, любимые потёртые джинсы, выцветшая футболка отечественной группы “Runing Wild”. Всё то, во что я любил одеваться дома. Дома, которого я навсегда лишён.

Осознание прожитых лет и бездарно потраченного времени навалилось ещё большей тяжестью. Я снова рухнул на колени и на этот раз не смог сдержать слёз. Я плакал, словно ребёнок, всхлипывая и размазывая слёзы по щекам, время от времени срываясь на хриплые рыдания.

Прошло сорок лет. Мама, моя любимая мама, единственный родной человек, уже давно мертва. Она доживала свой век, потеряв сначала мужа, а затем и единственного сына.

Друзья, знакомые и приятели… Большая часть из них тоже мертва, а кто остался жить – теперь восьмидесятилетние старики. Мерпати… Надеюсь эта сука умерла тоже. Моё исчезновение вряд ли огорчило её хоть на мгновение, а возможно, даже вызвало бурную радость.

Теперь я остался один, в чужом мире: старый, жирный, ничтожный. Промытые мозги и искалеченная душа: не человек - животное, желающее лобызать руку того, кто с ним такое сотворил. Я понимал, что злюсь на самого себя, на жертву обстоятельств непреодолимой силы, но ничего с собой поделать не мог. Я был просто неспособен считать себя и Нриза одним и тем же человеком, одной и той же личностью. Слишком разные у нас были характеры, слишком различались наши ценности, а в оценке собственного положения мы с этим ничтожеством и рохлей ни сошлись бы ни за что в жизни.

Постепенно я немного успокоился. Злость никуда не делась, страх и отчаяние лежали на душе (которая, как я теперь знал, - понятие самое что на ни есть материалистичное) всё тем же тяжёлым грузом, но я хотя бы снова стал воспринимать окружающую действительность. В моём безвыходном положении мне не хотелось даже задумываться над вопросом: «Что теперь делать?», а сосредоточиться на простом: «Где же я всё-таки нахожусь?».

В который раз я поднялся на ноги, бросил ещё один тоскливый взгляд на свои молодые руки, а затем, не став таращиться в сжирающую облачный остров пустоту, осмотрелся по сторонам.

И, разумеется, увидел её. Не представляю, как я её не заметил раньше, как умудрился не заметить. Исполинская многокилометровая фигура вздымалась в небеса, нависая надо всем здешним мирком. Но стоило сфокусироваться на ней внимательно, как рост становился высоким, но в обычных человеческих пределах. Пространство и перспектива здешнего места вытворяли непостижимые трюки с восприятием. Я несколько раз переводил взгляд, но момент, когда стоящая на холме женщина становилась огромной и устрашающей, уловить так и не смог.

Богиня стояла на облачном холме, являвшимся самой высокой точкой острова, и занималась тем же, чем и я несколькими минутами ранее. Нет, разумеется, она не валялась на «земле» и не заходилась в истерических рыданиях. Она просто стояла и смотрела в ту самую подступающую пустоту. Её поза была столь величественной, а отдалённая маленькая (и, одновременно, гигантская) фигура - столь внушительной, что слово «смотрела» решительно не подходило. Вместо него хотелось употребить архаичное «созерцала».

Богиня пока что не заметила моего присутствия, ну а возможно, просто деликатно давала мне собраться с мыслями. И полученное время я потратил с толком. На созерцание. Созерцание самой прекрасной и совершенной женщины, которую я видел в жизни. И странные оптические феномены этого места позволяли это сделать в мельчайших деталях.

Во-первых, богиня являлась эльфийкой. И уж кто-кто, а я точно знаю, о чём говорю. Я провёл достаточно кампаний, раскинул достаточно кубов и водил партии по достаточному количеству модулей, чтобы с уверенностью считать себя докой в этих вопросах. Стройное тело, ни капли не кажущееся хрупким, наоборот, крепкое и спортивное. Тонкая гибкая талия. Высокая крупная грудь, которая у женщины ниже ростом показалась бы излишне большой. Смуглая кожа цвета кофе с молоком. И длинные развевающиеся белые волосы, мерцающие серебристыми искорками.

Если бы во время расписывания очередного модуля я бы выдал друзьям это описание, мне бы резонно возразили: «А с чего, Ули, ты решил, что это эльфийка? Нет, разумеется она не гном, дварф или халфлинг, но твоё описание подходит и человеку!». А я бы не мене резонно ответил: «Уши! У неё эльфийские уши!».