В руках у него гулко брякали жестяные кружки. Новый буровой мастер ясно сказал: увижу на работе пьяным — уволю к чертовой матери. И, кстати, одного уволил. К этой самой матери. Несмотря на угрозы, обещания жаловаться, протесты и ходатайства группы товарищей. Когда все эти меры воздействия на упрямого Елисеева провалились, буровики неожиданно перешли на сторону мастера и сами предложили своему незадачливому товарищу «больше не маячить» и катиться ко всем чертям.

— В самом деле, от одного пьяного столько беды может быть. Сам придешь трезвый — а под пьяного попадешь, и все, получай, мамаша, похоронку.

Но после смены — совсем другое дело. В личное время рабочих мастер не вникает. Считает святым. Чем он сам, кстати, у себя в вагончике занимается — никто не знал. Кроме Болото. Болото заходил как-то раз. Видел это жилье аскета и десять книг по специальности, раскрытые на чертежах и схемах. Вот и вся личная жизнь. Далеко пойдет.

— Не хочу, — Болото оттолкнул кружку со спиртом, — настроение хреновое.

Однако приятель не унимался:

— А правду говорят, что ты к нам перешел из-за того, что с Векавищевым подрался?

— Рот закрой и глупостей таких не говори, — оторвался от Шекспира Вася Болото.

Вмешался помбур Вахид:

— Да ладно, ладно, успокойся. — Вахид всегда держался миролюбиво и чем пьяней был, тем ласковей разговаривал. — Мужикам же интересно — почему ты ушел от лучшего бурового мастера.

Болото не отвечал.

— Да ладно, братцы, — примирительным тоном заметил третий. — Не хочешь говорить, Вася, — ну и не говори. — Он подмигнул остальным: — Тут, видно, дела сердечные. — И задушевно прибавил: — Повариха, что ли, не дала?

Василий флегматично запомнил, на какой странице остановился. В последнее время завелась такая привычка. А то задрало уже — по десять раз одну страницу перечитывать. Он аккуратно закрыл книгу, положил ее на стул. Встал. И быстрым, точным ударом в челюсть отправил шутника на пол. После чего уселся обратно под выцветший красный вымпел, раскрыл книгу, нашел нужную страницу и погрузился в чтение. Гамлет как раз нес разную ахинею над трупом утопшей Офелии. Ума у этой Офелии было как у курицы, но Гамлету она нравилась за нежный характер.

* * *

Вера Царева давно уже съехала из дома, который даже родным назвать не могла. Жила в общежитии вместе с Машей.

— Беспокойно мне за Варьку, — поделилась она как-то с подругой. — Глеб тяжелый человек. Не скажу даже, что нехороший или еще там какой, все-таки родителей нам заменил, но тяжелый. У него собственное представление о том, что для нас с Варварой хорошо, а что — нет. Мне хотел жизнь поломать… А не встретила бы я тебя, не услышала бы вовремя добрый совет — что, до конца жизни мне гулящей считаться? Что было, то быльем поросло, новое время сейчас, и встречу я еще хорошего человека… Тут ведь главное — как сама себя считаешь, верно, Маша?

— Абсолютно, — улыбнулась Маша. Она не думала, что ее заслуга так уж велика. Вера и сама бы справилась с бедой. Но все-таки дружеская поддержка для любого человека много значит, даже для сильного и неунывающего.

— Ну так вот, а теперь, ох чует мое сердце, возьмется Глеб за Варьку. И тоже подыщет ей какое-нибудь «счастье» по собственному выбору.

— Не успеет, — сказала Маша. — Варя — правильная девушка. И цену себе знает, и постоять за себя умеет.

— Забирать ее от Глеба надо, — вздохнула Вера. — Как бы нам не опоздать.

— Ну кто ее из дома в общежитие отпустит? — отмахнулась Маша. — Да и с чего бы? В доме у Глеба никаких бандитских сходок или пьянок не происходит. Варя еще в школе доучивается. Если бы она у нас работала — тогда была бы хоть малейшая причина, а так… А если вспомнить, как «ладят» в последнее время местные с приезжими… — Она безнадежно покачала головой. — Лишний повод для конфликтов и вооруженных столкновений! Дора Семеновна ни за что на такое не пойдет.

— Ничего, — утешилась Вера, — Варька говорит, у нее с тем геологом из Москвы все серьезно. Он уже предложение ей сделал. Глеб, конечно, категорически против, но времена точно другие теперь, и Глеб над ней не властен. Выйдет замуж и уедет в Москву. Или здесь квартиру дадут. Семейным-то в первую очередь дают!

Маша вздохнула. Когда-то еще будет у нее все это «мещанское счастье»: своя квартира, своя семья, дети… Она закрыла глаза, пытаясь представить себе человека, с которым пройдет по жизни рука об руку — и сквозь трудности, и через радости. С которым вместе повесит ковер на стену, поставит хрусталь в буфет. Нарожает детей, встретит старость. Образ получался расплывчатый. Больше всего он напоминал, конечно, Андрея Ивановича Векавищева. Но потом вдруг как будто дрогнул, видоизменился и превратился в мрачного, насупленного Василия Болото. Маша тряхнула головой, отгоняя наваждение.

Вера пристально следила за подругой.

— Ты что, Маша? Мстится что-то? Жениха-гусара в зеркале увидела?

— Ох, Вера, гусара, — ответила Маша. — Давай-ка спать. А с Варей в самом деле нужно что-то решать. И в самое ближайшее время. Поговорю-ка я с Дорой Семеновной. Конфликтов с местными, конечно, следует избегать, но не ценой же Вариного счастья.

* * *

Интересно, однако, что Глеб при всем его несходстве с Машей мыслил приблизительно в том же направлении. Он видел, что младшая сестра постепенно выходит из-под его воли. Она еще приходила домой ночевать, еще худо-бедно занималась хозяйством и обстирывала себя и брата, но во всем остальном… Начала дерзить и выказывала твердую решимость выйти замуж за чужака.

— Что с того, что мне шестнадцать! — кричала Варя, кривляясь перед зеркалом. — А захочу и прибавлю себе возраст! А то вообще ребенка заимею — тогда без вопросов распишут.

— В Междуреченске и ЗАГСа-то нет, кто тебя распишет, бедовая?! — пробурчал Глеб.

А сам задумался тяжко, глубоко. С Варьки станется уехать… Она бесстыжая и изобретательная. Вера — та мягче: веселая, неунывающая, вспылит да отойдет. Варя же просто шип какой-то. Роза еще не расцвела, зато шипы во все стороны так и топорщатся. Пора бы обломать эти шипы, пора… Не то жди новой беды и нового позора.

Глеба ничуть не смущало то обстоятельство, что жених, которого он самолично избрал для старшей сестры, оказался такой сволочью. Что ж, бывает. «Издержки производства», так сказать. Варькин на Варьке женится, иначе Глеб ему переломает руки-ноги и бросит в реку. Раньше в Междуреченске не было Александра Койва, а теперь — есть. И Глеб с ним в хороших отношениях.

С Койва-то старший Царев и общался на «тему Варьки». Койва слушал внимательно, кивал. Он ведь теперь на страже интересов междуреченских.

— С геологом, говоришь, встречается? — процедил Койва, когда Царев кратко обрисовал ему свою семейную ситуацию. — Это с каким же? Которого ваши ребята зимой убить хотели, да струсили?

— Струсили? — окрысился Глеб. — Кто ж говорит, чтобы до смерти убивать? Так, поучить… Тут еще этот нефтяник прибежал. Знаешь, наверное… Он теперь за главного инженера. Ходит с красной повязкой — вроде как дружинник. Ворвался, значит, с дубиной или с доской, давай махать налево-направо, ребята и разбежались. А он к Варькиному хахалю: «Сынок, сынок… потерпи, мол, сейчас в больничку едем…» Тьфу ты. Варька орет, как оглашенная: «Убивают, убивают!» Насилу домой ее затащил. Да с нее же как с гуся вода. — Старая обида вновь захлестнула Глеба, раззадорила его сердце, он говорил не переставая. — Поплакала, косы переплела — и опять к своему ухажеру. В больнице его навещала. За ней ведь не уследишь, я же на работу еще хожу.